Ознакомительная версия.
— Коты? — спросил де Троэйе, вспомнив термин, употребленный Максом еще во время их первого разговора на лайнере.
— В той или иной степени, — подтвердил тот. — Но не все здесь проститутки. Иные просто зарабатывают на жизнь танцами — и ничем иным. Подобно тому, как их подруги работают на фабриках или в портняжных мастерских. Вполне добропорядочные барышни.
— Когда танцуют, не производят впечатления ни добрых, ни порядочных, — сказал де Троэйе, озираясь. — И даже когда так просто сидят — тоже.
Макс показал на сплетенные в объятиях пары, двигавшиеся по площадке. Важные, сосредоточенные, преувеличенно мужественные кавалеры внезапно, посреди музыкальной фразы обрывали танец — здешнее танго шло стремительней, чем обычное, — и, не только не выпуская партнершу, но и крепко прижимая к себе, заставляли сделать оборот вокруг своей оси. При этом ноги дамы, делавшей резкое, виляющее движение бедрами, проскальзывали поочередно по обеим ногам кавалера. Все это было до крайней степени чувственно.
— Как видите, совсем другое танго. Другая среда.
Подошла официантка с графином джина и тремя стаканами, поставила их на стол, сверху вниз оглядела Мечу Инсунсу, окинула безразличным взглядом обоих мужчин и удалилась, вытирая руки о передник. Когда несколько минут назад они переступили порог заведения, воцарилась внезапная и напряженная тишина, и от двери до столика вошедших проводили десятки глаз, но сейчас опять зазвучали голоса, хотя посетители продолжали — кто нахально и открыто, а кто исподволь и бегло — рассматривать незнакомых посетителей. Макс, другого и не ожидавший, счел, что это в порядке вещей. В высшем обществе аргентинской столицы ради экзотики и чтобы пощекотать себе нервы было принято совершать такие турне по кабаре последнего разбора и окраинным кабакам, однако и Барракас, и Ла-Бока оставались за пределами подобных маршрутов. Здесь едва ли не все завсегдатаи были местными, разве что иногда забредали морячки с баржей и баркасов, ошвартованных у причалов Риачуэло.
— А что скажете о мужчинах? — осведомился де Троэйе.
Макс, ни на кого не глядя, отпил джина.
— Типичные местные компадрито. Или еще только мечтают сделаться таковыми. Тяготеют, так сказать.
— Как вы о них ласково…
— Никакой ласки тут и близко нет. Я вам говорил, что компадрито — это простолюдин из предместья или с окраины, который строит из себя удальца-забияку. Меньшая их часть такова на самом деле, а прочие желают такими стать. Или хотя бы прослыть.
Де Троэйе взглядом показал на посетителей:
— А эти?
— Здесь всякие есть.
— Как интересно! Что скажешь, Меча?
Композитор жадно рассматривал посетителей за столиками и у стойки: у всех был вид людей, готовых на что угодно; из-под низко надвинутых шляп сальные блестящие волосы спускались на воротник куцых пиджачков без шлиц, все носили остроносые башмаки, у всех на столах стоял стакан граппы, коньяка или джина, а в углу рта дымилась сигарета «Аванти», у всех под оттопыренным бортом пиджака или в вырезе жилета угадывались ножи.
— Вид опасный, — заметил де Троэйе.
— Не только вид. Поэтому я вам советую не смотреть пристально или подолгу на них или на женщин, с которыми они танцуют.
— А вот на меня они пялятся, — весело сообщила Меча.
Макс обернулся к ней. Медовые глаза с любопытством и вызовом осматривали заведение.
— Делайте вид, будто не замечаете. И тогда, бог даст, они тем и удовольствуются.
Женщина негромко рассмеялась, и этот приглушенный смех был почему-то ему неприятен. Несколько секунд спустя она взглянула на него и сказала холодно:
— Не пугайте меня, Макс.
— Даже и не думаю, — выдержав ее взгляд, сказал он спокойно. — Я ведь говорил уже, что не верю, будто чем-то таким вас можно напугать.
Он вытащил свой портсигар и открыл его перед супругами. Де Троэйе покачал головой и закурил свою сигарету. Меча Инсунса взяла «абдул-пашу», вправила в мундштук и наклонилась к огоньку спички, протянутой Максом. Дав ей прикурить, он откинулся на спинку, положил ногу на ногу, выпустил первое облачко дыма, наблюдая за танцующими.
— А как отличить, кто проститутка, а кто нет? — поинтересовалась Меча.
Небрежно роняя пепел на деревянный пол, она разглядывала одну из женщин: ее партнер был грузен и тучен, но двигался при этом с удивительным проворством. Женщина была еще молода, по виду — славянка: уложенные короной белокурые волосы отливали на свету старым золотом, светлые глаза были сильно подведены. Под блузой в красно-белых цветах, судя по всему, надето было не слишком много, а чересчур короткая юбка, взвиваясь в танце, порой очень смело открывала обтянутую черным чулком ногу до самого бедра.
— Это не так просто, — ответил Макс, не сводя глаз с этой женщины. — Требуется большой опыт.
— А у вас он какой?
— Приличный.
Музыка стихла, и пара остановилась. Толстяк стал вытирать пот носовым платком, а блондинка, не сказав ему ни слова, вернулась за столик, где сидели еще двое — мужчина и женщина.
— А вот эта, например? — Меча Инсунса показала на нее. — Она проститутка или просто танцует за деньги, как вы на пароходе?
— Не знаю, — Макс был слегка уязвлен и потому отвечал не без раздражения. — Надо приглядеться поближе.
— Ну так приглядитесь.
Он взглянул на кончик сигареты, словно проверяя, хорошо ли горит. Потом поднес ее ко рту, вдохнул точно отмеренную порцию дыма и медленно выпустил.
— Чуть позже, я думаю.
Оркестр начал новую пьесу, и на площадку вышли новые пары. Кое-кто из кавалеров держал руку с зажатой в пальцах сигаретой за спиной, чтобы партнерше не мешал дым. Армандо де Троэйе с довольной улыбкой старался не упустить ни одной подробности. Макс заметил, что он уже дважды доставал карандашик и что-то записывал мелко и убористо на своих крахмальных манжетах.
— Вы правы, — сказал он. — Темп другой, более стремительный. Фигуры не так четки. Да и музыка другая.
— Это она и есть — старая гвардия. — Макс с облегчением воспринял перемену темы. — Танцуют так, как играют, быстрее и резче. И обратите внимание на стиль.
— Да уж обратил. Стиль обворожительно похабный.
Меча Инсунса яростно погасила окурок в пепельнице, словно внезапно обидевшись.
— Нельзя ли без ханжества?
— Боюсь, дорогая, что «похабный» — это самое точное слово. Погляди… Почти возбуждаешься, глядя на них.
Композитор заулыбался шире — заинтересованно и с долей цинизма. Макс догадывался, что супруги, не трудясь расшифровывать, говорят на своем языке, полном намеков и умолчаний, ясных им одним. Его беспокоило, что и он каким-то боком вовлечен в это. Каким же именно, спросил он себя с обидой и любопытством. И насколько глубоко?
Ознакомительная версия.
