Спустя два месяца к Лив не пришли месячные. Беременность была тяжелой с самого начала, но она радовалась своему состоянию, симптомам и всему прочему. Счастливая и наконец завершенная, не обращая внимания на утреннюю тошноту и распухшие лодыжки, она переделывала старую детскую в яркие цвета – желтый и белый. Вместе они купили приданое новорожденного, дюжины крошечных пижамок, свитеров и одеял всех цветов радуги.
Когда у Ливи начались первые схватки, Кен немедленно приехал с работы.
– Еще не пора, – протестовала она, когда он усаживал ее в автомобиль. – Доктор Фенниман сказал…
– Мне все равно, что он сказал, – заявил Кен, и его лицо казалось нежным и озабоченным. – Речь идет о моей жене и о моем ребенке, и он должен лучше заботиться о вас обоих, черт побери!
В госпитале он устроился возле ее кровати.
– Сжимай мне руку, когда тебе будет плохо, Ливи-лув, – сказал он. – Сжимай покрепче, пусть мне будет больно вместе с тобой.
Никогда еще Ливи не любила мужа крепче, чем в эти минуты. Боль, поначалу ноющая, становилась все сильней, и лицо Кена приобретало пепельный цвет каждый раз, когда Ливи вонзала ногти в его ладони.
– Боже, как это ужасно, – хрипло произнес он. – Я и не думал никогда, что все будет так…
– Думаю, что Библия не шутила, – сказала она, стараясь улыбнуться, – когда обещала, что дети будут рождаться в муках.
Когда ее осматривал доктор Фенниман, Ливи поняла, что что-то не так. Приступ страха пронзил ее.
– С моим ребенком все в порядке?
– С ребенком все хорошо… Просто у нас некоторые проблемы с положением, вот и все. Это называется, он идет ногами.
– И что же будет? – резко спросила Ливи.
– Успокойтесь, Оливия. Мы попытаемся устроить нормальные роды, что, разумеется, было бы лучше всего для ребенка, но если вам станет слишком тяжело, то мы сделаем кесарево. Все будет…
– Никакого кесарева, – перебила его Ливи. – Я должна родить его нормальным путем, доктор Фенниман. – Она умоляюще взглянула на Кена. – Я должна… – Кен кивнул.
В те долгие часы, которые последовали вслед за этим, Фенниман уговаривал Ливи переменить решение. Но хотя боль становилась невыносимой, хотя она чувствовала, что схватки вот-вот разорвут ее тело пополам, она отказывалась от хирургии. Наконец в четыре тридцать утра Кари Джеймс Уолш родился. Ливи выкатили в послеоперационную.
– Поспите немножко, миссис Уолш, – сказала сиделка, – а затем к вам ненадолго придет ваш супруг. Бедняга ждал всю ночь.
Лишенная последних сил, Ливи в изнеможении заснула. Палата была спокойной и темной, однако потом она проснулась оттого, что ей стало холодно. Она дотронулась до покрывших ее простыней. Они были мокрыми, а когда она поднесла руку ближе к лицу, то увидела в ужасе, что она красная и липкая от ее собственной крови.
– Няня… няня, – крикнула она, но ее голос был слабым и дрожащим. Я умираю, подумала она, пораженная страхом, что она никогда, не увидит своего ребенка, что он станет расти без нее.
С невероятным трудом она повернулась на бок. Комната начала кружиться, черный туман окутал ее. Уже теряя сознание, она дотянулась до кнопки вызова и нажала ее, шепча слова покаяния:
– О, Господи, я от всего сердца сожалею…
Когда она пришла в себя, в комнате горел свет, а на стуле возле нее сидел Кен, тощий и небритый, с налитыми кровью глазами, остекленев от боли.
Как только она открыла глаза, он стал гладить ее лицо и плакать.
– Господи, как ты меня напугала, Ливи-лув. О, Боже, как напугала. Не делай так больше никогда. Пожалуйста, никогда не делай так.
Она никогда еще не видела, как ее муж плачет.
– Что со мной было? – спросила она.
– Ты… у тебя началось кровотечение… Пришлось оперировать.
– А ребенок? – выпалила она с тревогой. – С ним все в порядке?
– Он чудесный… шесть фунтов, одиннадцать унций, здоровый и прелестный, орет во всю глотку, требуя маму.
Ливи улыбнулась – а затем вспомнила тот страшный момент, когда она теряла сознание.
– А что со мной? Что они сделали со мной, Кен?
– Они просто остановили кровотечение. Доктор Фенниман говорит, что у тебя все будет в порядке. Только отдохнешь хорошенько, моя сладкая, и все будет хорошо.
– Хорошо. – Она улыбнулась, совсем расслабляясь. – Значит, мы можем сделать еще маленького братика и много сестренок.
Кен снова заплакал.
– О, Господи, Ливи-лув, нет… Фенниман сказал, что слишком опасно, что если ты захочешь второго ребенка, то… то… Я не могу терять тебя, Ливи, я просто не могу…
В течение следующих нескольких лет Ливи никак не хотела расставаться с мечтой о большом семействе. Она побывала у множества специалистов, однако все один голос заявляли, что повторная беременность может стоить ей жизни. Кен надевал презервативы, когда они занимались любовью, хотя она и протестовала против них, считая это смертным грехом.
– Семейные люди занимаются любовью, чтобы иметь детей, – кричала она, извергая из себя догмы, которыми напичкали ее в церкви.
В конце концов он поддался ее возражениям – но только пошел на вазектомию. Мечты Ливи о большой семье, о доме, полном детей, которых она могла любить и воспитывать, разрушились. Кен и Ливи стали меньше заниматься любовью и стали скорее как брат и сестра, и оба грустили о детях, которых им больше не суждено было иметь.
И все-таки в некоторых отношениях их брак, казалось, процветал. Они были связаны между собой сотнями полных значения жестов и находили удовлетворение в служении обществу и в собственных увлечениях и занятиях. Ливи занимала себя, устраивая приемы для сотрудников «Кроникл», благотворительные базары, посещала в выходные дом Каллаганов в Ривердейле. Кен возобновил свои полеты – хобби, которое он совсем забросил, когда они поженились. Он приобрел самолет П-51, на котором летали во Вторую мировую, и стал приводить его в сносный вид.
И разумеется, их объединяла любовь к сыну. Кари был прекрасным ребенком, спокойным и упорным, как Ливи, хотя у него были отцовские темные волосы, такое же выражение лица и синие глаза. Как только мальчик начал ходить, Кен стал брать его с собой в газету, как делал это когда-то его отец, показывал ему огромные машины, позволял сидеть за своим столом.
Ливи безумно любила Кари. Она слушала его школьные истории, помогала делать домашние задания, отвечала на все вопросы, которые он задавал, – словом, выполняла все полагающиеся материнские ритуалы. И все-таки она часто сомневалась, в состоянии ли дать ему то, что считала необходимым – ведь сама-то она росла в настоящей семье, большой и дружной. В неустанных поисках собственного совершенствования – заполняя дни, которые она прежде мечтала посвятить большой семье, – она занималась множеством полезных для общества вещей. И все-таки ни одно не удовлетворяло ее полностью, и она переходила из организации в организацию, в поисках чего-то такого, что не могла определить сама.
