Девочки пыхтят, стягивая носки, и иду к ним на помощь. Сначала разоблачаю Снежану и одеваю на нее милую белую пижаму с единорогами. Распустив ее косички, шагаю к Каролине, воющей с пуговицами на вороте платья. Торопится, и от спешки пальцы ее не слушают.
Она без возмущений продевает ноги в штанины пижамы, молча разрешает, вскинув голову, застегнуть мягкую ночную рубашку, и прячется под одеяло. Аккуратно сложив девичьи платья на одной из тумбочек у ночника, покидаю под изучающим взглядом Мирона Львовича комнату.
Стою у приоткрытой двери в полумраке и, закрыв глаза, вслушиваюсь в бархатный тембр голоса, который рассказывает трогательную историю о смелом зайчике, и понимаю, что наши забавы выходят на тот виток, который я хотела избежать. С каждым его словом сердце бьется чаще, а душу пронизываю лучи теплого умиления и уюта.
Вздрагиваю, когда он бесшумно выходит из комнаты и нависает надо мной.
— Почему не осталась? Не любишь сказки, Софушка? — шепотом спрашивает он с хитрым прищуром темных глаз.
— Не хотела вам мешать.
Очень даже хотела, но я не имела права на подобную дерзость. Я не часть его семьи, чтобы быть рядом, когда он убаюкивает племянниц доброй сказкой. Я секретарша с особыми и не оговоренными в трудовом договоре обязанностями, в которые, увы, не входит влюбленность.
— Если бы я посчитал, что ты будешь мешать, я бы сам попросил тебя выйти. Тебе так не кажется?
Слабо пожимаю плечами, потупив взгляд. Что мне ему ответить? Я отчаянно стараюсь не перешагнуть грань, за которой меня ждут слезы в подушку, грустные песни о любви и черная тоска.
— Выпьешь со мной?
Поднимаю взор и опять замираю вне времени под взглядом его гипнотических глаз. Почему я хочу и боюсь его коснуться? Я познала его, как мужчину, и легкий поцелуй в губы не станет для меня чем-то из ряда вон выходящим, однако в груди нарастает трепет, а кончики пальцев немеют от страха, что Мирон Львович отвергнет ласку.
— Я ведь не пью…
— Сока апельсинового тебе налью, — тихо усмехается, — если не соблазнишься на сороколетний балвени.
— Что это? — улавливаю в голосе Мирона Львовича привычное самодовольство.
— Виски. Я бы предложил тебе сделать коктейль, но будет кощунством портить вкус хорошего алкоголя лишними добавками.
Я пропускаю мимо ушей все слова, внимая лишь шелковым интонациям, которые опутывают меня тонкой сетью слабости и тепла. Совершенно неважно о чем он говорит, о виски или зайчике из сказки, я готова слушать его вечность.
Наклоняется ко мне, обжигая щеку горячим дыханием и поглаживая ладонью бедро. Меня бросает в жар, и он скользит рукой по ягодице.
— Ты так и бегаешь без трусиков, Софушка?
По внутренней стороне бедра скатывает горячая вязкая капелька смазки, и я встаю на цыпочки, обвивая руками шею Мирона Львовича. На шумном и хриплом выдохе он целует меня, и от верткого уверенного языка во рту и прерывистого дыхания я теряю последние крохи благоразумия.
— Соскучилась? — с улыбкой отстраняется и проводит большим пальцем по моей нижней губе.
Кротко киваю. Щеки горят, дыхание сбилось. Палец Мирона Львовича соскальзывает в рот, и я в тихой страсти обхватываю его губами и медленно посасываю его, глядя в черные от возбуждения глаза. Давит на язык, сощурившись, а затем подхватывает меня на руки и ловко закидывает на плечо. Не издаю ни звука, лишь закусываю губы: нельзя будить Снежану и Каролину.
Одобрительно похлопывая по попе, Мирон Львович заносит меня в лифтовую кабину. Голова кружится, и я изнываю от предвкушения близости, голодных поцелуев и твердого яростного члена внутри.
— Тише, — смеется Мирон Львович.
Понимаю, что я громко так и нетерпеливо поскуливаю. Пристыженно замолкаю, когда Мирон Львович сердито шлепает по бедру, но через секунду, когда его рука юркает под юбку и пробегает по голой коже, лифт полнится моим стоном. Его ладонь обжигает, дразнит поглаживаниями и легкими щипками, и прелюдия обращается в сладкую, но все же пытку.
Лифт открывается, и Мирон Львович вносит меня в просторную гостиную. Без понятия на каком мы этаже, но это и неважно. Усаживает на диван и шагает к барной стойке в углу. Я разочарована. Я думала, он шутит о виски, но он вскрывает пузатую бутылку, затем достает из маленького холодильника под стойкой лед.
Отвлекаюсь и озираюсь. Обстановка вычурная и косит под барокко. Парча, дерево, золото и лепнина на потолке. Лишь черная акустическая система у окна выбивается из интерьера.
— Анжела тебя больше не побеспокоит, — Мирон Львович наливает из стеклянной бутылочки апельсинового сока в стакан.
— Ее все-таки отправили в психушку?
— Санаторий, — поправляет меня Мирон Львович и продолжает, — но нет. Отец соблазнил ее квартирой в Мадриде. Сомнительные методы воспитания, но она уже в Испании.
— Вас оценили в стоимость квартиры, — я невесело хмыкаю.
— В свое оправдание скажу, что это квартира в центре города, — Мирон Львович подходит к дивану и садится рядом, вручая стакан с холодным соком.
— Но ведь все равно обидно? — тихо спрашиваю я.
— Свалила и бог с ней, Софья, — устало отвечает и делает глоток. — Она меня утомила.
Наше молчание затягивается. Мирон Львович цедит виски, поглаживая меня по колену.
— А Елизавета ваша сестра? — задаю глупый вопрос.
Ясное дело, что сестра, но мне важно заполнить тишину разговорами, иначе тону в густых и теплых чувствах к одинокому и мрачному гордецу.
— Как ты догадалась? — он вскидывает бровь. — Удивительно.
— Не издевайтесь, — бурчу я. — И довольно странно, что она вот так запросто оставила дочерей с незнакомым человеком.
— Я сказал, что тебе можно доверять, — Мирон Львович отставляет пустой бокал. — Няня внезапно приболела, а у Лизы с мужем рандеву. Она теряется, когда все идет не по плану.
Это так трогательно, что у Мирона Львовича близкие и доверительные отношения с сестрой. Мне даже завидно на секунду стало, что у меня нет брата-близнеца.
— Как освободился, решил проведать, а не разнесла ли ты вместе девочками дом, — смотрит на меня с неожиданной нежностью, и сердечко трепещет от его улыбки.
— Мы очень старались не сделать этого, — я сглатываю. — И даже поужинали.
Смеется и встает. На столике с милой цветущей фиалкой берет небольшой пульт и из колонок льются ласковые переливы тихой музыки. Допиваю остатки сока с приятной и свежей кислинкой и ставлю стакан к пустому бокалу Мирона Львовича.
— Потанцуй со мной.
Я сначала не понимаю, чего от меня с протянутой рукой Мирон Львович, а когда до меня доходит, то я аж задерживаю дыхание.
— Не бойся.
Сжимаю его руку и встаю:
— Мирон Львович, я…
— Мирон, — он уверенно притягивает к себе и обнимает за талию, вглядываясь глаза. — Что ты хотела сказать?
Я аж дар речи теряю. Неуверенно обвиваю его шею руками, и не знаю, как отреагировать на просьбу убрать из имени отчество, которое въелось в подкорку.
— Я не умею танцевать, М…мм… — я медленно выдыхаю и шепотом выдавливаю из себя, — Мирон.
Мурашки бегут по коже от тихого имени.
— Просто почувствуй меня.
И нить рвется. Я четко осознаю, что за несколько дней я влюбилась. Сильно, ярко и с надрывом. Мирон ведет меня по гостиной в медленном чувственном танце, обжигая щеку дыханием, и понимаю, что это конец.
— Я не могу, — сипло шепчу в пиджак Мирона, вдыхая его парфюм.
— У тебя неплохо получается, — непринужденно отвечает он.
— Не могу, — останавливаюсь и отшатываюсь, глядя в его лицо. — Не могу.
Отступаю на шаг. Глаза в глаза. Не нужны мне его деньги, квартира, украшения и подарки. Я отказываюсь принимать от него оплату за близость, которая развеивает его скуку. Могу продать тело, но терзать душу не хочу. Это больно. И безответная любовь к Мирону разрушит меня, уничтожит и сотрет в пыль.
— Вы поссорились, что ли, голубки? — раздается веселый голос Елизаветы.
— Отпустите меня, — игнорирую ее и смотрю в глаза молчаливого Мирона. — Прошу, иначе… иначе…
