— Ахххх, Элена! — Грир разводит руками, и ветер треплет кисточки на ее фиолетовой куртке. — Самая лучшая любовь — это та, которой быть не должно.
Я грызу ногти, выплевывая их через уголок рта.
Грир шлепает меня по рукам, а затем жестом предлагает начать разговор.
Я рассказываю ей о своем сне, пока мы сидим на вершине Харрикейн Ридж. Меня это ужасно смущает. Когда мой рассказ заканчивается, она молчит.
— Когда Кит был маленьким мальчиком, ему постоянно снился один и тот же сон. — Грир взмахом головы отбрасывает свои серебристые волосы за спину и задумчиво улыбается. — Сон был о львах. Об их стае. Они приходили за ним, только за ним. Бродили по пустым улицам Порт Таунсенда, разыскивая его. Он скрывался, но где бы он ни прятался, они всегда находили его. Он был в ужасе. Говорил, что чувствует запах их прогорклого дыхания, чувствует, как они впиваются зубами в его тело. И всегда просыпался с криком.
Я поморщилась.
— Поэтому, мы пошли встретиться с «ведьмой». — Грир делает воздушные кавычки на слове «ведьма» и улыбается мне. — У нее был магазин эзотерических товаров, она продавала ловцов снов и все такое. Сейчас магазина у нее больше нет, но она все еще живет рядом с винодельней на Мэрроустоун. Люди все еще ходят к ней. В общем, она сказала нам, что Киту нужен талисман, чтобы прогнать эти сны. Сначала она дала нам ловца снов. Конечно же, это не сработало. Поэтому мы вернулись к ней на следующей неделе. Затем она дала нам камни — сказала, что Кит должен положить их под подушку, и они поймают сон в ловушку.
Грир протягивает мне бутылку воды из переносного холодильника. Открывает свою бутылку и делает глоток, и я замечаю, что ее губы оставляют на бутылке клубнично-розовый след.
— Когда камни не подействовали, мы вернулись назад, и когда тоник не сработал, мы снова пришли к ней, и так далее, и тому подобное. Наконец, когда мы подошли к ней в пятидесятый раз, она усадила нас обоих перед собой. Она сказала нам, что что-то в жизни Кита заставляет его видеть этот сон, и только вместе можем остановить его.
Мне стало неловко. Я так мало знаю о жизни Кит, а Грир знает так много. От этого мне кажется, что у меня нет никаких оснований для тех чувств, что я к нему испытываю.
— И что же вы сделали? — спрашиваю я.
— Кит сказал, что иногда он осознавал, что видит сон. Он по-прежнему пугал его, но уже не так сильно, потому что Кит знал, что проснется. Поэтому мы говорили о том, чтобы он боролся во время этих осознанных снов. Причинял боль львам прежде, чем они успеют причинить вред ему. Он был настроен скептически, но сказал, что постарается. Через неделю он прибежал ко мне в школу и сказал, что сделал то, что я ему сказала. Он разорвал пасть льва голыми руками. Отбивался от них.
— Ему потом еще снился этот сон? — уточняю.
— Да, — отвечает Грир. — Но все реже и реже. Иногда он ему снился, до того, как он уехал из Порт Таунсенда. Но он победил свой подсознательный страх и больше не боялся его.
— Аа, — мычу я.
Теперь, когда история закончилась, я не могу понять, зачем она мне ее рассказала. А потом до меня доходит. Тот вечер, когда мы с Китом прогуливались по моему жилому комплексу. Я тогда спросила его о татуировке, на которую его вдохновила Грир. «Не бойся животных». Это была ее татуировка. Меня затошнило от ревности. В ней было больше смысла, чем в цветке, кресте, или даже в ее имени. Это их история. Их связь. И какое право я имею ревновать? Он даже не мой парень. Не я в его цепочке девушек; а Дэлла.
— На следующей неделе он будет в Санта-Фе, — сообщает Грир.
— Что? Откуда ты знаешь?
— Его кузина выходит замуж. Я приглашена, и мне бы очень хотелось, чтобы ты поехала со мной.
Я качаю головой.
— Нет. Не могу. Дэлла будет…
— Дэллы там не будет, — отвечает мне Грир. — У ее мамы День Рождения или что-то подобное.
Мне стыдно, что я забыла о приближающемся дне рождении матери Дэллы. Раньше я была очень близка с ее семьей.
— В любом случае, это неправильно. Я не могу этого сделать. Они семья, она и Кит.
— Нет, пока они не женаты, — возражает Грир. — И у нас достаточно времени, чтобы это предотвратить.
— Это неправильно, — отвечаю я.
Грир пожимает плечами.
— Поступай, как считаешь нужным.
Она встает и потягивается. ее фиолетовая рубашка ярко выделяется на зеленом фоне.
— Пойдем прогуляемся, — предлагает она. — Прекрати эти разговоры о Ките и Дэлле, ладно?
Я тоже встаю и следую за ней. Мы добираемся до середины холма, прежде чем остановиться. А потом решаем, что лучше сходить за горячим шоколадом. Или просто шоколадом. Или просто не пойти гулять.
Через день я получаю электронное письмо. Оно от Грир. Я открываю его, и вижу там билет на самолет до Санта-Фе.
— Что это такое? — Звоню ей, чтобы спросить об этом.
— Ты моя пара, помнишь?
— Не думаю, что соглашалась на это. На самом деле, уверена, что нет.
— Не будь такой трусихой, Элена. Ты должна бороться за то, чего хочешь. Неужели тебе никто никогда этого не говорил?
Никто никогда ничего подобного мне не говорил, и я чувствую себя не очень хорошо, сражаясь за того, на кого уже претендует кто-то другой. Я всю неделю придумываю, как бы выкрутиться, но в конце концов собираю небольшой рюкзачок и делаю вид, что еду только ради Грир. Все, что мне нужно взять с собой, это бежевое платье; на самом деле, большая часть моей одежды — бежевого, кремового и белого цвета. Кремовые цвета будут к месту в жаре Флориды. Но теперь я живу в Вашингтоне, и я просто какая-то бежевая сучка, у которой очень много коротко обрезанных шорт.
Мы приземляемся в Санта-Фе после полудня, и пока такси везет нас по старинным улицам города, мои глаза широко распахиваются. Как будто в другой стране оказалась. Большая часть Америки выглядит как Америка, но Санта-Фе выглядит как Санта-Фе. Мне это нравится, но я боюсь этого. Я спрашиваю Грир о кузине Кита, которая собирается замуж, и она говорит мне, что ее зовут Риа и она выходит замуж за парня по имени Дёрт (англ. Dirt — грязь).
— Он личность творческая. Делает глиняную посуду из священной грязи.
— Поэтому он зовет себя Дёрт? — спрашиваю я.
— Его с рождения зовут Дёрт; он отправился на поиски самого себя, а затем включил свое имя в искусство.
Мне хочется рассмеяться, но я понимаю, что это экономист во мне хочет высмеять путешествие Дёрта. Как человек неискушенный и очень старающийся, я буду уважать творческое видение Дёрта. Может быть, я еще чему-нибудь научусь.
Мы заселяемся в наш экстравагантный отель с неровными бетонными полами и шаткой мебелью. Грир говорит мне, что этот отель очень дорогой, но за незбаываемые впечатления нужно платить.
— В 1800-х годах здесь ночевала испанская делегация. И ты спишь в той же комнате, где останавливались конкистадоры! — весело вещает она.
Я смотрю на испещренные пятнами стены и на свой кровоточащий палец, который разбила об растрескавшиеся полы, и чувствую, что мне повезло жить в двадцать первом веке.
— Освежись, — советует мне Грир. — Мы можем тусить всю ночь напролет.
Я в норме. Но переодеваюсь, наклеиваю новый пластырь на палец и крашу губы.
— Э-э-э, — говорит Грир, когда я выхожу из своей спальни. — Мы не собираемся посетить группу «Мама и я».
Порывшись в своем чемодане, она достает черное платье без рукавов с кисточками, идущими от подмышек до подола.
— Оно совсем не в твоем стиле, — смеюсь я. — Поверить не могу, что ты купила его.
— Ты права. Я купила его для тебя. Оно в твоем стиле. — Она бросает мне платье.
— Грир, я никогда в своей жизни не носила ничего подобного. Это не мой стиль.
— Только то, что ты ничего подобного не носила, не означает, что это не твой стиль. Некоторые люди слишком сдержанны и консервативны, чтобы действительно знать, что им подходит.
Ладно. Терять мне нечего, поэтому я надеваю платье. Внезапно выясняется, что у меня есть грудь и попка.
