Машутка бы так и сделала — раздала бы народу какие-нибудь открыточки, а Свете привезла бы хорошего крепкого вина из фришопа и хорошие, неподдельные французские духи. Вот это было бы в самый раз! Но Нина не хотела, а Маша не могла — такое было непримиримое противоречие.
Жизнь постепенно вроде бы входила в свое обычное рабочее русло, Нина уже переделала все, что у нее накопилось за две недели, а Света все никак не могла успокоиться по поводу ее удачного отпуска.
Почему она все-таки не отдала деньги Свете? Ведь могла, могла же подождать со своей поездкой до весны, не умерла б эта Ольга без нее в своей распрекрасной Греции… А Света бы отдохнула на море, а деньги бы отдала с тринадцатой или к весне, так ведь нет… Эта мысль постоянно крутилась в Светиной голове и не давала думать ни о чем другом, даже о том, как дети начали учебный год и когда вернется с Волги Евсеев.
С Савицким они чаще перезванивались по вечерам, когда у него в Майами было раннее утро, благо Машутка стала уходить пораньше на занятия в институт. Да и говорить было особенно не о чем, жизнь у них, как это было ни драматично, была у каждого своя.
Светина же жизнь превратилась в настоящий ад из-за этой Греции, где две недели нежилась Нина. Света, растравляя свои душевные раны, воображала, как Нина утром лежит на пляже со своими знакомыми, днем сидит в ресторане на берегу моря и смуглые греки-официанты приносят им дымящиеся блюда и подливают в бокалы красное вино. А потом вечером они все ходят по бутикам и магазинам и охапками скупают красивые, дорогие вещи. Неизвестно, что еще там Нина привезла самой себе, что купила своим родственникам и соседям, которые присматривали за квартирой! Денег на всю эту роскошь у них там было достаточно, тем более если все так дешево…
Света никак не могла отделаться от ощущения, что кто-то, могущественный и бессердечный, отнял у нее и волосы, и здоровье, и энергию, и умение легко и как бы между прочим делать все эти пустячки, вроде искусственных цветов и салатиков, и отдал Нине. Теперь она пользуется украденными у Светочки талантами и решительно не хочет компенсировать допущенную несправедливость безграничной любовью, заботой, подарками, вовремя поднесенной рюмочкой…
От этих мыслей становилось совсем плохо, и в один прекрасный момент перед Светой во всем своем ужасе открылась горькая правда: Нина ее просто не любит! Не любит! За все эти пять с лишним лет, которые Света ее обожала, прибавляла ей зарплату, продвигала по должности, отпускала, если та просила, Нина так и не оценила ее нежных чувств, не привязалась к ней всей душой, как Маша, а просто ходила в офис по обязанности, потому что надо было зарабатывать на жизнь, а Свету рассматривала как орудие для создания своего благополучия…
Эта мысль свалилась на бедную Свету в один из поздних промозглых октябрьских вечеров, когда, наконец, с рыбалки вернулся Евсеев с собакой. Оба были немыслимо грязны, словно собрали на себе всю волжскую тину. Свете за полночь пришлось мыть пса, старавшегося обтереть об нее липкие от глины лапы, стирать всю потную мужнину жуткотищу, после этого скрести ванну и подтирать прихожую, мучительно соображая, почему она не живет так легко, богато и беспечно, как эта особа.
Утром, невыспавшаяся и злая, Света в курилке попыталась обратиться с этим вопросом к Гаповой. Та не поняла ее и стала допытываться, зачем ей, Свете, надо сравнивать свою жизнь с существованием другой, совсем не похожей на нее женщины, и с чего она взяла, что у Нины такая куча денег, а главное, зачем ей так уж необходима Нинина любовь — не бюллетенит, не пьет, не погуливает, работает, и ладно. Света обиделась и еще раз исключила Гапову из числа подруг, тем более Гаповой тоже жилось слишком легко: ей, в отличие от Светы, не надо было постоянно голодать, чтобы поддерживать фигуру, — она была сухопарой от природы. Кроме того, у Гаповой были густые, пышные волосы, а это тоже было совершенно непростительно.
Света поплелась к Наташе в цокольный этаж и, вызвав покурить, пожаловалась и ей. Наташа, будучи постарше и помудрей, проявила больше понимания и спросила: а чего бы ей хотелось — чтобы Нина уволилась?
Нет, этого Свете не хотелось совсем. Неизвестно, кто бы пришел на ее место — опять чья-нибудь дочка с кошмарным языком, которая год будет входить в курс дела, а потом еще и свалит в декрет… Нет, это был не выход…
Когда Света, слегка воспрянувшая от Наташиного сочувствия, поднималась к себе, ее осенило — ей бы хотелось, чтобы Нина прочувствовала, что будет, если ее разлюбит Света! Да! Да-да! Вот, что нужно! Света даст почувствовать, какова будет Нинина жизнь на фирме, если Света ее разлюбит! Она, видите ли, не захотела посвятить всю себя Свете, подарочек пустяковый сделать лишний раз скупилась, ну так пусть узнает, что это была ее роковая, величайшая в жизни ошибка!
Перво-наперво Света перестала звать ее по имени — только по имени-отчеству. Так, правда, было и раньше, особенно при посторонних, но сейчас только так. Однако пришлось в комплекте отказаться и от очень большого удобства — утром в понедельник звонить и просить Нину поприсутствовать на планерке у директора. К счастью, вернувшийся Толька опять начал подвозить ее на работу, но вставать и ехать все равно приходилось часа на полтора раньше, чем в те дни, когда на планерку ходила Нина. После такого начала трудовой недели Света чувствовала себя разбитой и несчастной вплоть до вечера пятницы.
На Нину эта перемена Светиного отношения не подействовала. Похоже, уткнувшись в свой компьютер, она попросту не заметила, что вышла из Светиного фавора.
Света стала обращаться к ней только по работе, что, в общем, тоже случалось нечасто, потому что Нина сама забирала почту и сама выбирала из нее то, что касалось международного отдела. Поскольку ее касалось практически все, до Светиного стола служебные бумажки не добирались и с Нининого стола спокойно уплывали дальше по отделам. Зато с Машей Света стала еще более нежна и обходительна.
Когда Нина сидела и долбила свои письма или переводы, Света громко и демонстративно предлагала: «Машенька, девочка моя любимая, давай с тобой кофе попьем?» — давая Нине понять, что она-то отныне лишена Светиной любви, а страшней этого и быть ничего не может. А что в самом деле может быть страшней, чем стать и быть нелюбимой?!! Уж Света-то это знала на своей многострадальной тонкой шкурке!
Света нарочно громко смеялась, болтая и попивая с Машей кофе. Маша, правда, иногда смотрела на нее как-то удивленно — с чего это она так веселится? — и Светино чуть истеричное веселье поддерживала только своей тихой ангельской улыбкой.
