Им было очень хорошо вместе; днем и ночью они наслаждались друг другом. Но сейчас, будучи предоставлен сам себе, Марк обрадовался и решил посетить ту церковь, о которой вспоминал вот уже десять лет.
Сама церковь, к сожалению, оказалась закрыта. Чтобы войти, требовалось специальное разрешение. Отвыкший от бюрократических препон, Марк забыл заранее заказать пропуск.
На протяжении всех этих лет они с отцом Доннелли обменивались рождественскими открытками, поэтому Марк был в курсе, что добрейший священник решил не возвращаться в Ирландию. Почему-то Марк был твердо уверен, что отец Доннелли знает подробности о жизни Сесилии.
И вот теперь, находясь в нескольких метрах от жилища старца, Марк ощутил полудетское возбуждение от одной только мысли, что сейчас у него появится реальная возможность спросить о ней. На губах мелькнула виноватая улыбка. Фрэн всегда укоряла Марка за излишнюю романтичность и, по всей видимости, была недалека от истины.
Чуть помедлив на крыльце, он постучал. Массивная дубовая дверь тихо отворилась, и Марка провели в кабинет отца Доннелли.
Священник поднялся ему навстречу и пожал протянутую руку.
— Я очень ждал тебя, сын мой, все эти десять лет ждал.
Марк сразу же понял, что отец Доннелли серьезно болен. Глаза его еще не утратили былого блеска, однако годы и болезнь сделали свое страшное дело.
— А мне кажется, мы виделись совсем недавно.
— Время, — молвил отец Доннелли, — измеряется не продолжительностью, а интенсивностью событий.
— Да, наверное, вы правы, — задумчиво проговорил Марк. — Знаете, когда я вспоминаю о времени, проведенном в Риме, мне кажется, что я жил здесь не пару недель, а целые годы.
— Ностальгия продлевает время, — улыбнулся священник. Внезапно он зашелся в приступе кашля. — Это наказание за мой грех — пристрастие к курению, — сказал отец Доннелли, когда ему чуть полегчало. — Пока человек страдает, он живет.
— Вы обращались к врачу?
— Доктор Сартелли регулярно заглядывает сюда, но пользы от его визитов мало. Я знаю, мне недолго осталось коптить небо, сын мой.
— Нет-нет! Этого не может быть! — горячо запротестовал Марк.
— Это неизбежно, дружок, — быстро проговорил отец Доннелли и неожиданно добавил: — Так или иначе, есть чувство посильнее боли. Я имею в виду любопытство. Ведь ты явился, чтобы справиться о Сесилии, не так ли?
— Да, это так, — немного опешив, ответил Марк.
— Ставлю тебя в известность, что она замужем, свадьба состоялась на борту госпитального парохода, по пути в Нью-Йорк.
— Да? Вот уж не думал, — покачал головой Марк. — По-видимому, это и явилось той причиной, по которой она так и не попробовала связаться с моей тетушкой в Бостоне.
Священник снова закашлялся.
— Тебя не затруднит передать мне вон те преотвратные капли, сын мой? — чуть-чуть отдышавшись, попросил он.
— Вам следует незамедлительно лечь в больницу на обследование, святой отец.
— Нет-нет, сынок, чуть позже, время еще не пришло. — Старик передернул плечами, потом запрокинул голову и вылил на язык несколько капель. — Скоро лягу, но не сейчас. Знаешь, ко мне приходила мачеха Сесилии, Маручча. Она хотела показать завещание своего покойного супруга, по которому все имущество было отписано ей… — Плечи отца Доннелли поникли, из груди вырвался тихий стон. — Перед отъездом Сесилия почти все полученные от тебя деньги отдала мачехе и отцу, а сама осталась практически ни с чем.
— Я этого не знал. Какая жалость… — Марк закусил губу. — Но почему вы мне об этом не написали? Я бы нашел способ помочь ей в финансовом плане.
— Но, сын мой, ты же меня не спрашивал, — мягко напомнил отец Доннелли. — А раз ты молчал, с чего бы мне вдруг писать тебе об этой девушке.
— Где она сейчас?
— В Нью-Йорке, я думаю.
— А за кого вышла замуж? Есть у вас ее адрес?
— Видишь ли, я пишу ей по другому адресу, — вздохнул священник, сложив руки на груди. Глядя на пламя свечей, он добавил: — Но тебе, пожалуй, я могу его дать.
Из складок сутаны он извлек зеленую записную книжку и протянул ее Марку.
— Вот, это тут. Записывать тебе, сынок, не придется, запомнишь и так. — Отец Доннелли хотел засмеяться, но из его горла вырвался хриплый кашель. — Что-то я совсем расклеился.
Они еще немного поболтали о разных пустяках. Вскоре Марк сердечно обнял старика и откланялся.
Не успел он дойти до двери, как священник хриплым шепотом окликнул его из глубины кабинета:
— Какая-то в ней таится чистота, сын мой. Должен признаться, даже я, старый греховодник, частенько вспоминаю ее лицо.
Марк кивнул и вышел. Обогнув виа Гарибальди, он увидел на величественных ступенях собора Святого Петра горбуна монаха в развевающейся на ветру сутане и с ящиком для пожертвований в руках.
Невольная дрожь пробежала по спине Марка. Этот горбун, хоть и монах, был недобрым предзнаменованием. Чтобы стереть из памяти это видение, Марк опустил в ящик столько денег, что подивился сам сборщик. А Марку эти деньги напомнили о тех, что много лет назад он передал для Сесилии.
Когда Марк шагал по затененным широколистными тополями аллеям, он ощущал странное, доселе незнакомое ему спокойствие. Впервые со дня конфирмации ему искренне захотелось подойти к причастию.
Теперь у него есть адрес, есть имя. Отец Доннелли точно угадал. Марку не надо было записывать нужные координаты. Он их крепко держал в голове, равно как и фамилию Сесилии по мужу. И он знал, что нужно делать.
Прошло всего несколько месяцев с тех пор, как миновала десятая годовщина пребывания Сесилии в Америке. Обычно эту дату они отмечали в маленьком уютном ресторанчике, а уж потом Майк собственноручно устраивал для нее пир дома.
Временами Сесилии думалось, что жизнь ее складывается как в волшебной сказке. Вот только заплачено за все это дорогой ценой…
Свой маленький домик супруги умудрились превратить в некое подобие драгоценной шкатулки. Стены Майк покрасил в мягкий бежевый цвет, ковры на полу были розоватых тонов. «Как цветы! — гордо провозглашал Майк. — Как ты, любимая!»
На обоях, драпировках, половичках в коридорах, чехлах на креслах — везде были цветы. Больше всего Сесилия гордилась собственной вышивкой на скатертях и искусно выполненным рисунком мужа на спинке их кровати.
— Это так похоже на цветущий сад, — постоянно твердила она. — И все это для тебя, дорогой!
Несомненно, Майк обладал прирожденным талантом садовода и абсолютной фотографической памятью, благодаря чему помнил каждый посаженный цветок, каждое растение. Долгие часы он проводил на дворе среди своих любимцев.
