— Да, — согласилась я, прежде чем быстро заказать кофе у бариста, положив руку на телефон. Затем отошла и сказала Козиме: — Это просто… странно. Я чувствую, что моя жизнь все еще пуста. Год назад я была бы в восторге. Не могу не задаться вопросом, что бы произошло, если бы мы с Дэниелом узнали эту новость до того, как он встретил Жизель.
— Ох, любовь моя, пожалуйста, не позволяй себе так думать. Разве ты не та, кто всегда говорила мне, что прошлое нельзя изменить, и что нужно сосредоточиться на будущем?
— Да, — согласилась я со вздохом, узел в груди медленно ослабевал под заботливым вниманием ее спокойствия. — Я знаю, что мне следует с этим покончить, но это легче сказать, чем сделать. Не только Дэниел солгал и разбил мне сердце. Предательство Жизель еще хуже. Предательство со стороны того, кто должен понимать твою боль и поддерживать тебя, несмотря ни на что, кажется невозможным.
— Вы с Жизель давно не были близки… Я знаю, что ее поступок непростителен, но трещины в ваших сестринских отношениях дали ей возможность начать отношения в грехе. К тому времени, когда она узнала, что ты его девушка, она была слишком влюблена, чтобы изменить исход. Знаю, это больно, но они действительно счастливы вместе. Счастливее, чем тебе было с ним, моя Лена. Не трать больше времени на человека, который не думает о тебе.
Я судорожно сглотнула, сквозь комок в горле, изо всех сил пытаясь переварить ее слова. Не потому, что я была не согласна.
То, как Даниэл вел себя после того, как вернулся после их романа в Мексике… как будто он был другим человеком, которого я совсем не знала, несмотря на то, что провела с ним четыре года.
Я не сделала его счастливым, в отличие от нее.
И Боже, это жгло, как обморожение, исходящее из моего арктического сердца.
— Однажды, — сказала Козима так тихо, так тихо, будто боялась меня напугать. — Я знаю, что ты найдешь человека, который заставит тебя забыть все страхи, которые у тебя когда-либо были, который успокоит все рваные раны, которые тебе пришлось пережить в своей жизни, который заставит тебя чувствовать себя более живой, чем когда-либо прежде.
— Как Александр и ты, — сказала я с натянутой улыбкой, по крайней мере, счастливая, что она это нашла.
Никто не заслуживал такой любви больше, чем самая любящая женщина, которую я знала.
— Как Александр и я, — согласилась она. — Не бойся и грубого начала. Иногда ты слишком поспешна в своих выводах. Дай всему время развиться. Господь знает, я ненавидела Ксана до того, как влюбилась в него.
У меня в груди заколотило, когда я вспомнила настоящую причину своего звонка.
Человек, которого я считала ненавистным, которого я начинала расспрашивать, в конце концов, может быть, не так уж и ужасен.
— Козима, ты знаешь, я счастлива, наконец, отплатить хотя бы на йоту того, что ты сделала для нашей семьи, — начала я, признавая тот факт, что она и Себастьян обеспечивали нашу семью с тех пор, как были подростками, что именно они перевезли нас в Америку и вытащили из этой неаполитанской вонючей дыры. — Но мне нужно знать, какие у тебя отношения с Торе и Данте?
Последовавшая пауза была заполнена словами на языке, которого я не понимала. Меня отбросило в детство, когда Симус без устали учил всех нас английскому, мои брат и сестры быстро освоились, но мой собственный разум отставал.
Я устала от языка тайн.
— Мне нужно знать, — настаивала я. —
Я представляю его интересы, Кози. Мне нужно знать факты.
— Ты хочешь знать, — возразила она, но не злилась, а просто устала. — Тебе всегда было интересно, но теперь ты, наконец, хочешь узнать правду. Даже если она ужасна.
— Да, — прошептала я невидящим взглядом, стоя посреди шумного кафе, представляя, какие ужасы пережила моя сестра ради нашей семьи. — Расскажи мне.
— Я не буду рассказывать тебе всю историю по телефону, Лена, но я приеду в гости. Прошло много времени, и я должна рассказать тебе об этом лично. Но что касается Торе и Данте… они моя семья. Я знаю, что у тебя плохие воспоминания о Каморре, и ты ненавидишь всё, что они представляют, но эти двое одни из лучших, которых я когда-либо знала, и они доказывали мне это слишком много раз, что и не сосчитать. Я доверяю им свою жизнь и свое сердце, и доверяю им тебя.
— Что на самом деле произошло в тот день у Оттавио? — потребовала я, наклоняясь вперед, как будто я была перед ней, напирая на нее, чтобы выжать больше правды из женщины, которая была пористой, как камень. — Данте пытается защитить тебя, не предоставляя своего алиби?
Короткое колебание пронеслось так быстро, словно падающая звезда.
Затем, так торжественно, что это было похоже на обет, произнесенный монахом во время молитвы.
— Данте всегда пытается защитить меня.
Он тебя любит? Мне внезапно захотелось спросить, вопрос обжигал мою грудь, как трут, зажженный бензином.
Он тебя любит? Он тебя любит? Он тебя любит? кричал мой внутренний голос.
Но я ничего не сказала.
Я не была уверена, почему, но это могло быть как-то связано с тем фактом, что я не могла справиться с осознанием, что другой мужчина проявляет ко мне внимание только для того, чтобы обнаружить, что одна из моих сестёр превосходит меня.
Не то, чтобы я нравилась Данте.
Я была всего лишь игрой, как он сказал мне с самого начала. Игрой в коррупцию.
Но моя грудь горела.
— Будь осторожна, amore [40] , ты адвокат одной из самых влиятельных преступных семей в стране. Ненавижу подвергать тебя опасности, но я знаю, что ты достаточно сильна, чтобы выдержать. Мне спокойно от того, что самая умная женщина, которую я знаю, защищает самого храброго мужчину, и наоборот. Не совершай глупостей и будь начеку.
Дрожь вонзила острые зубы в мою шею и пробежала по позвоночнику, оставив меня в страхе. Я подозрительно оглядела кофейню, забирая кофе.
Только потому, что я посмотрела, я увидела вспышку красного цвета.
Красный, как флаг, брошенный перед быком.
Мгновенно моя спина выпрямилась, и импульс борьбы или бегства пронесся по конечностям.
— Козима, мне пора, — сказала я, прежде чем повесить трубку и положить телефон в сумочку.
Мои глаза все еще были прикованы к этому красному.
Темно-красный, почти черный.
Того же цвета, что и у меня.
Симус Мур продолжал смотреть на меня через окна от пола до потолка кофейни со слегка заинтересованным выражением лица человека, рассматривающего произведение искусства.
Мое собственное выражение лица, я уверена, было наполнено ужасом.
Симус Мур.
Отец, которого я не видела почти шесть лет.
Я не удивилась, когда борьба была окончена бегством. Моя мать не зря называла меня своей lottatrice, своим борцом.
Поджав губы, сдерживая нарастающую ярость на языке, я прошла через кафе, выскочила через двери и повернулась лицом к отцу.
Только чтобы обнаружить, что он пятится дальше по улице, засунув руки в карманы, с хитрой улыбкой на лице, которую я слишком хорошо узнала. Когда он нырнул в переулок, я позволила импульсу управлять мной и последовала за ним.
Он прислонился к стене в тени узкого кирпичного коридора. Я задержалась на мгновение, смотря на него, с презрением отметив, что он все так же красив, как и раньше, несмотря на тяжелую жизнь. Он классически красив; его цвет кожи поражал, а черты лица были точеными. Его волосы были длиннее, чем он носил, когда я его знала, касались поднятого воротника его черного пальто, а на подбородке была густая, нарочито ухоженная борода, но взгляд этих серых глаз, впитывающих тени, был тем самым, который преследовал меня долгие годы, даже после его ухода.
Он молча наблюдал за мной, пока я остывала и шла к нему, но я знала, что он не был готов к тому, что я сделала дальше.
Я ударила его.
Изо всех сил, насколько это было возможно, вспоминая годы моих занятий по самообороне по вращению бедер и углу удара в нижнюю часть его левой скулы.
