Он видел, как это бывает. С первого курса института, когда подружился с Ярославом Исаевым и его женой Кариной, видел и в глубине души мечтал о таких же чувствах, но в любви ему не фартило. Годы шли, а Сергей оставался сам по себе, привыкнув пропускать мимо ушей вопросы друзей и родителей, устав объяснять и тем и другим, почему ходит бобылем и не желает создать семью.
Наверное, только Яр, его лучший друг и по совместительству идеальный семьянин, мог понять нежелание Сергея жить с женщиной, которую не чувствуешь своей, насколько бы чудесной в целом она ни была.
Да, Яр понимал.
Тем паршивее после смерти Карины было вспоминать о прежней зависти и, глядя на раздавленного горем друга, подсознательно испытывать облегчение из-за своей неуязвимости. Словно разом утратив навыки коммуникации, Сергей молчаливой тенью стоял у Яра за спиной, не представляя, какими словами поддержать и утешить еще совсем молодого мужчину, ставшего вдовцом и отцом-одиночкой в тридцать четыре года.
Тогда Сергей до стынущего в груди сердца боялся, что его друг не оправится от потери и не сумеет вернуться к нормальной жизни, но вопреки всем опасениям Яр выстоял и даже умудрился полюбить вновь. Последнее, наверное, поразило Сергея больше всего и натолкнуло на определенные размышления.
Сравнивая себя и Яра, он начал склоняться к мысли, что просто не умеет влюбляться, несмотря на приобретенные в юности романтические идеалы. Не дано ему, что тут поделаешь. Может, потому что он был слишком требователен к себе и другим. Может, потому что интроверт до мозга костей и не очень-то страдал от своего уединения.
Так или иначе, достигнув зрелости, Сергей примирился с собственной одинокой судьбой и по-прежнему не горел желанием строить семью с нелюбимой женщиной, хорошо понимая, что ничего, кроме раздражения в конечном счете, не приобретет.
Он не нуждался в хозяйке, кухарке и посудомойке.
Он хотел встретить родного человека.
Женщину, с которой жизнь станет ярче и полнее, но однажды перестал ждать.
И вдруг случилась Кира. Двадцатидвухлетняя девчонка с завораживающе глубоким и печальным взглядом, из-за которого она и казалась старше своих лет. Что бы ни твердили слоганы косметических компаний, но не морщины или их отсутствие служат мерилом возраста, а глаза.
Сергей еще в день знакомства ненароком подумал, что у Киры взгляд умного, пережившего нелегкие времена и много понявшего человека. Иногда она так на него смотрела... словно сканером проходилась по всему его существу и что-то там про себя о нем понимала, и понимала верно.
Не бывает таких всезнающих глаз у молодых и беззаботных.
В последнее время Сергея часто тревожила мысль, что главного о Кире он до сих пор не знает.
— Давно не стало твоих бабушки и дедушки? — спросил он осторожно, когда бокалы с вином в первый раз опустели.
Ему хотелось узнать, какой была жизнь Киры до их встречи. Скудные детали, которыми она делилась вскользь, лишь сильнее озадачивали, заставляя строить предположения и теряться в догадках.
То, что Кира выросла без матери и однажды отказалась говорить об отце, не могло не настораживать — Сергей видел и слышал, с какими глазами и интонациями в голосе она тогда переменила тему. По всему получалось, что в ее прошлом произошло что-то плохое, и он испытывал потребность выяснить, что именно она пережила. Это было важно.
Едва прозвучал его вопрос, Кира напряглась. Воздух вокруг нее будто бы уплотнился и потяжелел. Сергей ждал, небезосновательно надеясь, что вино станет-таки проводником к откровениям на личные темы.
— Бабушка… — выдохнула Кира. — …Умерла почти четыре года назад. Дедушки не стало довольно давно, я еще в школе училась. Как раз заканчивала седьмой класс.
Протянув через стол руку, Сергей взял ее ладонь в свою, ласково и успокаивающе поглаживая большим пальцем тонкую кожу запястья.
— Извини, что спрашиваю о грустных вещах, — сказал он, когда вместе с любопытством внутри разрослось и чувство вины. — Я мало о тебе знаю, а хочется понять, как ты жила все это время.
Кира вскинула на него странный, чуть испуганный взгляд, но быстро вернула себе нейтральное выражение лица и глаз.
— Ничего страшного. — Ее улыбка казалась не совсем искренней. — Я могу спокойно об этом говорить. Просто не привыкла.
Сергей благодарно сжал прохладную женскую ладонь в своей и поинтересовался:
— Расскажешь, почему тебе пришлось жить с бабушкой и дедушкой?
— Это не очень-то веселая история, — предупредила Кира и добавила с горьким смешком: — Мало подходит для нашего вечера.
— Ничего, я хочу послушать, но только если ты захочешь рассказать.
— Что ж… — Выпрямившись, она села увереннее и сделала большой глоток вина, прежде чем продолжить рассказ, но другим тоном — ровным и лишенным эмоций: — Думаю, да. Я не скрываю и не стыжусь, если что. Просто о таком не скажешь с бухты-барахты. — Кира усмехнулась и растерянно потерла висок пальцами свободной руки. — Даже не знаю, как начать, поэтому давай в лоб, ладно? — он растерянно кивнул. — Когда мне было семь, мой отец, — на последнем слове она презрительно скривилась, — убил мою маму.
Теперь Сергей в полной мере осознал, почему она не представляла, с чего начать. Он и сам несколько секунд просто смотрел на Киру во все глаза, не понимая, что можно сказать. Вряд ли фразы «Мне жаль» или «Какой кошмар» были достаточно содержательны по отношению к подобной ситуации.
— Ты… это видела? — спросил он, слова против воли выскочили из него раньше, чем он успел их осмыслить.
Кира перевела взгляд на стол и покачала головой.
— Нет. Мы тогда все жили в Подмосковье в частном доме вместе с бабушкой и дедушкой, — говорила она сбивчиво, наверное, испытывая теперь потребность обрисовать случившееся подробно. — Вообще-то мы все из Москвы, но из-за этого урода — это я про отца, — мы с мамой уехали к ее родителям, то есть к моим бабушке и дедушке, да. Наверное, мама думала, что так, наконец, будет в безопасности, я не знаю. Он не мог туда часто приезжать, поэтому в какой-то степени это точно работало. До поры. Да и при бабушке с дедушкой ему, видимо, приходилось держать себя в руках. Он не мог так же над нами издеваться, не мог уже закрыться с мамой в комнате и бить ее, пока я под дверью пыталась просунуть ей ремень… — Сергей вновь поймал взгляд Киры, больной от воспоминаний и влажный от слез. — Как, знаешь, средство защиты, что ли. Я не знала, чем еще помочь. Не умела вызывать полицию, хотя… Теперь-то я прекрасно знаю, что им плевать и приезжают они только описывать труп.
— Кира… — позвал Сергей, думая ее остановить и прекратить эту неожиданную пытку, но она лишь отмахнулась.
— У нас всем плевать на домашнее насилие, ты знаешь? — И пусть в мыслях она наверняка смотрела совсем не на него, от ее пронзительного, жесткого взгляда он вдруг почувствовал себя ничтожеством, словно больше остальных был виноват в текущем положении дел. — Всем абсолютно плевать. Обычным людям, политикам, родственникам. — На ее губах опять мелькнула усмешка: взрослая, циничная, горькая. — У мамы было несколько двоюродных братьев — и никто ни разу не попытался ей помочь. Не факт, что они бы решили проблему, я понимаю. Но даже не попытаться!.. Конечно, когда я смотрю на ситуацию с холодной головой, я понимаю, что выхода в принципе не было, потому что у жертвы нет никакой защиты в правовом поле. Сейчас все даже хуже, чем прежде, и меня это просто раздавливает: за шестнадцать лет с маминой смерти вообще ничего не изменилось в лучшую сторону. Насильники как творили насилие, так и творят, им это официально разрешено. Я юрист, я прекрасно вижу ситуацию и не представляю, что с этим делать, когда закон о домашнем насилии просто не принимают. Но, знаешь, — Кира наконец посмотрела на Сергея осознанными, прояснившимися глазами, в которых отчетливо и яростно горел вызов, — я себе пообещала, что я костьми лягу, но добьюсь принятия закона в нужной и рабочей редакции. Пусть всю жизнь на это потрачу, но добьюсь, потому что в отличии от всех, кто кричит про «традиционные ценности» и «домострой», я знаю, что это такое, какой это ад, и я никому его не желаю.
