нечего ответить! Меня, конечно, несёт. Но тема войны до сих пор весьма болезненна для всех, кто вынес её на своих плечах.
- У неё муж и сын в боях погибли! – продолжаю напирать. – И в отпуске она была в последний раз ещё до войны…
Лизино лицо быстро меняется, кажется, даже приобретает землистый оттенок. Растерянно хлопает глазами. Губы двигаются, будто она что-то шепчет.
Ещё не успев закончить фразу, хочу вырвать себе язык, потому что её реакция кричит: я говорю что-то ужасное… Запоздало признаю, что ничего о Лизе не знаю, кроме скупых данных в личной карточке. Много лет назад после развода я вычеркнул её из жизни и, придя сюда, не захотел воскрешать в памяти болезненное прошлое.
Лиза резко разворачивается и выскакивает из кабинета, так и не сказав мне больше ни слова.
- Лиза! – спохватываюсь слишком поздно, когда она уже хлопает дверью.
--------------------------------
[1] А. Гайдар. “Сказка о Военной тайне, Мальчише-Кибальчише и его твердом слове”.
Лиза
Вылетаю из кабинета Доценко и, не разбирая пути, несусь вниз. В груди полыхает. Горит так, что выдержать не могу. Оказавшись во дворе, жадно вдыхаю морозный воздух, но не чувствую облегчения. Бегу по дорожкам к выходу из больницы. Подальше от этого проклятого места, от этого чудовища… Как я могла когда-то считать его человеком?
Да как он смеет после того, что бросил нас с сыном, теперь ещё и заявлять, что я – человек второго сорта? Только потому, что вынуждена была уехать за границу… Как он может даже в один ряд поставить здоровье ребёнка, пострадавшего от войны, и отпуск пусть и самого доблестного военного врача? Как можно настолько утратить совесть и человеческий облик?
Оказавшись возле проезжей части, вынужденно останавливаюсь в ожидании зелёного сигнала светофора. Только теперь ощущаю холод – не заметила, что выскочила из больницы без куртки и сапог. Ноги в больничных шлёпанцах промокли, ледяной ветер лезет за шиворот толстовки. Но главное – сумка осталась в ординаторской. А в ней – деньги и документы. Придётся возвращаться.
Холод подгоняет двигаться быстрее, но мозг нуждается в упорядочении мыслей и стопорит сигналы организма.
Я должна принять решение.
Плевать, что заявление на отпуск не подписано. Я не отступлю от своих планов. Десятого мы с Ваней должны сесть в поезд в сторону границы. И мне нет дела, как это чудовище будет организовывать работу отделения. Я – не крепостная и не его рабыня.
В ординаторской быстро и решительно вытаскиваю из принтера лист бумаги и пишу заявление на увольнение. Недавно я смотрела передачу, где говорилось, что женщина может уволиться в любой день, не отрабатывая положенные две недели, если у неё есть ребёнок. И никто не имеет права отказать, какой бы ни была производственная необходимость.
Одеваюсь, собираю свои нехитрые пожитки, чтобы больше сюда не возвращаться, и иду в кабинет Доценко. Закрыто!
Меня это не останавливает. На работу меня принимал главврач – ему и отнесу свою писанину. К счастью, он оказывается на месте.
- Борис Осипович, я принесла заявление на увольнение. Подпишите, пожалуйста! – перехожу к главному прямо с порога.
- Постой. Как увольняешься? Почему?
- Детали вам расскажет Доценко. Ну а я пользуюсь своим законным правом и прошу уволить меня сегодняшним днём. Как раз дежурство я сдала и свободна.
- Но…
- Борис Осипович, решение окончательное, – адреналин бегает по крови и распаляет решительность.
Главврач смотрит недовольно.
- Что вы там уже не поделили? Как капризные дети…
Не комментирую, иначе не избежать уговоров и просьб подумать получше, найти компромисс. Боюсь, что и у него не хватит такта признать, что мы с Ровенко имеем одинаковые права. И если ей отказывать нельзя, то и я тоже могу претендовать на такое же к себе отношение.
- Так вы подпишете? Или мне нести регистрировать в канцелярию? Дату в заявлении я всё равно не изменю.
Он берёт ручку.
- Деточка, надеюсь, ты знаешь, что делаешь. И что это – не каприз под влиянием эмоций…
- Знаю, конечно.
Старик тяжело вздыхает, ставит свою подпись, и мне сразу становится легче.
Собираюсь я быстро. Чемодан мы с Ваней возьмём в дорогу, а большой клетчатый баул оставим на время у Милы. Потом я к ней приеду за ним или она перешлёт мне по почте. Сейчас я даже примерно не могу предугадать, куда дальше занесёт меня жизнь.
Сдаю ключи от общежития, завожу на хранение сумку… В груди болит не переставая. Душа крошится. Обида душит. Почему жизнь настолько несправедлива?
Война отобрала у меня так много и до сих пор не отпускает…
Зачем-то жду до вечера, надеясь, что Павел всё-таки осознает, что был неправ, позвонит и извинится. Может, надеюсь, что позовёт вернуться после Ваниной операции? Мне бы совсем не помешала хоть какая-то уверенность в завтрашнем дне. Без неё совсем страшно…
Не дождавшись, всю ночь корю себя за бесхребетность и мягкотелость. Рано утром, выйдя из снятой на несколько дней квартиры, со злостью выбрасываю симку в урну. Уходя уходи…
Десятого числа поезд уносит нас с Ваней в сторону границы. Снова впереди неизвестность. Снова придётся начинать жизнь с чистого листа…
Стараюсь ни о чём не думать, не вспоминать слова, сказанные Павлом в последний день… Но они упорно раз за разом звенят в ушах.
“Не сравнивай себя с ней! Она всю войну в операционной простояла. А ты в это время, насколько знаю, своё мягкое место за границей грела! И это ещё вопрос, как тебе удалось выехать, если ты как медик военнообязанная! Тоже ребёнком прикрывалась?”
Когда, в какой момент моя жизнь полетела под откос? Когда я получила то проклятое сообщение? Когда потребовала развод? В тот день, когда началась война? Или когда в больницу влетела бомба? А может, ошибкой было возвращаться в страну, где, как оказалось, на меня смотрят как на дезертира?
Я могла бы проглотить то сообщение. Могла бы не торопиться с разводом. Могла бы держать ребёнка в другом бомбоубежище. Или продолжать поиски работы за границей. Но только история не терпит сослагательного наклонения.
Никогда не знаешь, где найдёшь, где потеряешь...
Сейчас главная задача – Ваня. Нужно молиться, чтобы операция прошла успешно… А остальные проблемы буду решать по мере возникновения.
* * *
Павел
Поговорить с Лизой не успеваю. Иду вслед за ней
