О чём тут разговаривать?!
Дальнейшие несколько минут проводим молча. Я пытаюсь ополоснуть волосы, а затем намылить дрожащее от злости тело.
Мирон взгляда не поднимает.
С каждой минутой дышит всё тяжелее, но упрямо молчит.
Меня накрывает. Тру разнеженную кожу полотенцем и натягиваю футболку.
Слова сами собой из глубины души вываливаются:
– А знаешь что?! Катись на все четыре стороны, Громов. Понял? Больше не буду перед тобой унижаться…
– Когда ты унижалась-то?
– С тобой? Всю жизнь!..
– Принцесса, блядь, – цедит он, резко поднимаясь.
– Иди в задницу!
Сама не понимаю, как мои локти оказываются в мужских ладонях. Вырываюсь, но это бесполезно.
– Что ты сказала? – смотрит на меня волком сверху вниз.
– По-шёл в зад-ни-цу, – шиплю в десяти сантиметрах от взбешённого лица.
Крылья его носа развеваются так, будто Громов собирается взлететь на воздух. Он переводит взгляд чуть ниже, на мои губы, и я в ту же секунду вспыхиваю.
Опускаю голову, облизываясь.
По телу проносится горячая волна с кульминацией в виде мощных разрядов, когда вижу внушительный бугор перед собой.
Он… возбуждён…
– Мия… – выговаривает Мирон, нависая надо мной.
Мотаю головой и мягко извлекаю руки из его ладоней. Быстро подхватив куртку, вылетаю из бани на улицу.
Бегу в дом. Холода теперь не чувствую, полный раздрай…
В комнате скидываю куртку и прекрасно понимая, что завтра буду жалеть, решаю не расчёсывать волосы. Убрав с них полотенце, укладываюсь на свою кровать и зажмуриваюсь.
Тело напряжено, словно натянутая струна.
Не дышу, когда Громов заходит в дом. Отсчитываю твёрдые шаги до комнаты. Зайдя внутрь, он бросает на меня короткий взгляд и проверяет свой телефон.
Морщится, когда видит что-то на экране и тут же его отключает.
Вырубает свет.
– Подвинься, – слышу над собой в темноте.
Я молча предоставляю ему место, а когда пытаюсь отвернуться, он притягивает меня на своё плечо и гладит по голове.
– Прости, – бормочет.
Задерживаю дыхание, пытаясь справиться с шарахающим пульсом. В ушах будто море шумит.
– Ты правильно сделала, что послала. Я козёл. В последнее время… немного не в себе.
– Что-то случилось? – переживаю.
– Пфф… Случилось, конечно.
– Что? – приподнимаю голову.
Он молчит.
Не хочет делиться, понимаю.
Так бывает. Как сказала Галина Сергеевна, надо уметь отпускать…
– Спасибо тебе, – вздыхаю наконец-то полной грудью и… улыбаюсь.
Улыбаюсь!
– За что?
– Просто за то, что был в моей жизни, – произношу тихо, грудь подо мной отчётливо содрогается. – И есть, конечно. Действительно, спасибо, Мир. Я тебя никогда не забуду.
– Я не умираю пока, – ворчит.
– Нет, конечно, – легонько бью по плечу. – Дурак, что ли.
– Тогда к чему это всё?
– Не знаю, – смеюсь. – Захотелось вдруг сказать.
Оба затихаем.
На какое-то время проваливаемся в сон. В его руках так тепло, что хочется продлить эту ночь как можно дольше.
Практически засыпаю и резко открываю глаза, когда чувствую касание.
Не может быть…
Поцелуй слабый. Практически невесомый.
Мирон гладит губами уголок моего рта, зафиксировав рукой затылок.
Внутренне сгораю от самообмана. Сжимаю зубы покрепче, не давая ему продвинуться.
Не-ет.
Наверное, думает, что Ладу целует… А я не признаюсь. Ворую капельку Громова для себя. Непорядочно это. Подло.
Направляю ладони в тёплую грудь и пытаюсь отодвинуться.
– Мир, – шепчу, уворачиваясь от настойчивых губ.
Не помогает.
– Мирон, – чуть громче.
Длинные ресницы разлепляются, а прозрачные глаза медленно выплывают из сна и, казалось бы, меня должны из него забрать, но хватка мужской руки в волосах ни на секунду не ослабевает.
Медленно приходя в себя, мучитель кружит взглядом по моему лицу, в итоге концентрируясь на горящих губах.
– Не надо… Лада…
Сама не в силах, так пусть хоть он прекратит эту пытку, вспомнив о своей девушке.
А я? Боже. Совсем забыла про Демидова…
– И Лёва… – нервно облизываю губы.
Всё это производит обратный вау-эффект.
Бесцветная радужка в секунду покрывается ледяной коркой, а Мирон Громов уже осознанно напада́ет, чтобы поцеловать именно меня.
И, чёрт возьми, я не могу этому сопротивляться…
Глава 28. Безусловная Мия...
Сердце стучит как сумасшедшее.
С каждым новым стуком… здравый смысл всё дальше. С каждым новым стуком… становится всё жарче и невыносимее.
Я столько об этом мечтала…
Представляла…
Что когда это наконец-то случается и Громов впервые в нашей жизни переходит очерченную им же границу я… опустошена.
Наверное, если б раньше… Не знаю.
Месяц назад я бы отнеслась к его языку во рту, как к новогоднему чуду, которого ждала девятнадцать лет. А сейчас?..
Это больше похоже на удар под дых.
– Мирон, – шепчу, всхлипывая. – Не надо, пожалуйста.
– Почему? – отзывается он, проникая пальцами под волосы и ласково поглаживая шею.
Мотаю головой.
– Пожалуйста…
– Не могу, – хрипит он через усилие. – Ты такая… – вздыхает тяжело. – Вкусная. Как сахар, сладкая. Весь день об этом мечтал…
Твою мать.
Ещё раз целует, проникая горячим языком глубже, будто сейчас сожрёт и кусочка не оставит. Пытаюсь забрать внутрь воздуха побольше, но не получается.
Сдаюсь совсем ненадолго, позволяя Мирону делать всё, что заблагорассудится.
Я ведь любила его всю жизнь… Считала, что это навсегда.
Да о чём же я?
И сейчас его люблю. Наверное.
Я поклялась его забыть, оставить, с мясом вырвать из окровавленного сердца. Практически, смогла. Вот-вот получится. Я чувствую.
А он?
Может, и вправду говорят, чтобы обрести, надо отпустить?..
Его губы такие мягкие… Не такие, как в четырнадцать, неумелые. Мирон превратился в мужчину, который точно знает, как надо целовать, чтобы захотелось большего.
А я, кажется, хочу, – взрывается мысль в помутнённом сознании. Бабочки внизу живота вновь оживают.
Ладонь Мирона по-хозяйски располагается на моей ягодице. Сжимает несколько раз, выбивая всхлипы изо рта. Затем спускается чуть ниже, оглаживая нежную кожу, подцепляет под коленкой и укладывает на плоский тугой живот.
От бесстыдного ощущения твёрдости под лодыжкой отчаянно сдавливаю широкие плечи.
Каждую секунду, каждое мини-мгновение, уговариваю себя откинуть все мысли и наслаждаться близостью его тела…
Я не знаю, что это… Желание вернуть ему пинок под зад, которым он меня щедро наградил в машине в ночь, когда признался в любви к своей официальной девушке, или возникший вдруг из ниоткуда здравый смысл, но я вдруг отстраняюсь и прикрываю влажные требовательные губы ладошкой, которую Громов тут же нежно целует.
– Мир, послушай.
Настойчивая ладонь продолжает сжимать моё бедро.
– Да что с тобой? – подскакиваю.
– Ш-ш-ш… Разбудишь.
Кивает на дверь, напоминая про Галину Сергеевну.
– Какая муха тебя укусила, Громов? – шиплю, одёргивая футболку.
– Хрен знает.
– Иди на свою кровать, – толкаю.
– Эй, я не пойду.
– Значит, туда пойду я.
Пытаюсь перебраться через него, но теперь оказываюсь сверху.
– Не уходи, – вздыхает он умиротворённо.
В комнате темно, но я чувствую, что улыбается. Нежно обнимает, расположив ладони на спине.
– Я там буду спать, – совершаю ещё одну попытку подняться.
– И оставишь меня? Мне, вообще-то страшно, – давит смешок.
– Ты врёшь.
– Не-ет, Сахарок. Я правду говорю. Мне без тебя будет страшно спать одному.
Ну, и что я должна делать? Послать его?
Пытаюсь вернуть на место мозги и решительно сдираю со своей задницы мужские руки:
– Тогда спи, – говорю, скатываясь на подушку.
Отворачиваюсь к стенке и складываю ладошки под голову. Кусаю растерзанные губы, как сумасшедшая.
