— Ждешь можно ходить, ты жнаешь.
— Знаю.
— Не по любой штене можно. Некоторые ражвалятша.
— Ага.
— Плохо, што ты никогда не ушилша этому ремешлу.
Джон никогда и не смог бы учиться, потому что Гэс не стал бы его учить. Он то ли слишком бестолково объяснял, то ли был чересчур нетерпелив, то ли торопился добиться наилучших результатов. Поэтому Джон лишь наблюдал за его работой с большого расстояния, но и из этих наблюдений вынес немало сведений. Например, по цвету камня он мог определить, откуда его привезли, знал, что самый лучший камень обязательно имеет и плоские стороны, и углы понимал, как важна для прочности рабочая поверхность, а для красоты — та сторона, которая будет на виду. Он крепко-накрепко усвоил, что никогда нельзя разбивать камни.
— Вот где ишкуштво, — заявил Гэс. — А то, што ты делаешь шо швоими бумажками, — это не ишкуштво.
Джон пропустил его слова мимо ушей.
— А Донни когда-нибудь работал с тобой? — спросил он вдруг. Доктор советовал провоцировать Гэса на беседы, и поэтому Джон и решил напомнить старику о Донни.
Гэс промычал что-то и глотнул пива.
— Он говорил, что хотел бы работать вместе с тобой.
— Он тогда помирал. Што еще он мог шкажать?
— Например, что видеть тебя не может. Однако он признался, что хотел работать с тобой. Я бы счел это за комплимент.
Гэс бросил на сына косой взгляд:
— Ты што придумал?
— Ничего.
— Ты никогда нишего не делал в жижни прошто так.
— Ерунда.
— Только для шего-то. Вшегда, только штобы быть больше и лушше.
Джон отвел взгляд. Это была слишком старая тема. Все равно разговоры об этом ни к чему не вели, во всяком случае, не к тому, чего добивался Джон.
— Я много думаю о Донни, — тихо признался он, — вот и все.
— А шего тут думать-то? Он помер.
— Да. И я очень жалею об этом.
— Што-то не веритша.
— Это потому, что я обижал его в детстве? Но об этом я тоже жалею.
Гэс пробормотал что-то невнятное. Этот звук да еще плач ребенка где-то неподалеку были единственными живыми звуками. Птицы здесь не пели. Они, наверное, чувствовали, что их скорее пристрелят, чем бросят корку черствого хлеба.
— Ты слышал о происшествии с Лили Блейк? — неожиданно спросил Джон.
Гэс издал какое-то шипение, видимо означавшее отрицание, но Джона трудно было провести. Для человека, который якобы никогда не смотрит телевизор, Гэс порой выказывал поразительную осведомленность.
— Помнишь, какая она была в детстве? — снова спросил Джон.
— Не шказал бы, даже ешли б помнил.
— Почему?
— Не жнаю, для шего тебе это.
— Скажи, почему ты такой подозрительный? Может, я помочь ей хочу. Неужели это не приходит тебе в голову?
— Не-а.
— За три года, проведенные здесь, разве я хоть кого-нибудь использовал? Разве оскорбил кого-то?
— Леопард швоих пятен никогда не отмоет.
— Неужели ты так и не поверишь мне?
— Держи карман.
— Господи, ну почему последнее слово всегда за тобой! — Джон отвернулся. Через пару секунд он поставил свою бутылку на самый верхний камень и спрыгнул со стены. — Когда-нибудь я надеюсь поговорить с тобой цивилизованно.
И он пошел прочь, не останавливаясь до самой своей машины. Только когда Джон выехал из Риджа и свежий ветер ворвался в окна автомобиля, ярость сменилась печалью.
Гэсу был восемьдесят один год. Там, в саду, у своего дома, стоя по колено в траве и неуверенно покачиваясь, этот старик, с торчащими в стороны седыми волосами и в слишком просторной на его высохшем теле рубашке, с колючими недобрыми глазами, казался призраком прошлого.
Джон мечтал прочесть в его глазах совсем иное и услышать от него другие слова, но не знал, как этого добиться.
Маленький и скромный домик Поппи Блейк, окруженный деревьями, стоял у самого озера. Однако земля Поппи находилась на западном берегу, а не на восточном, как у Лили, и представляла собой клин, отрезанный от имения родителей и подаренный ей после несчастья. Они хотели удержать дочь поближе к дому. Поппи с благодарностью приняла подарок, но в то же время наотрез отказалась от предложения Майды и Джорджа, собиравшихся проложить через их владения, от дома к дому, прямую дорогу. До сих пор к Поппи вела с главной трассы узкая, однако заасфальтированная, дорожка.
В левом из крыльев домика располагалась спальня, в правом — кухня и кладовая, но большую часть времени Поппи проводила в центральной части. Здесь, напротив больших окон, глядящих на озеро, стояло полукругом несколько столов. На одном конце помещался компьютер, на другом можно было писать. А в центре, откуда открывался самый живописный вид на причал, на озеро и одетые осенней листвой деревья, располагались многочисленные панели с кнопками мини-АТС. Это и была работа Поппи.
— Резиденция Бодро, — сказала она в маленький микрофончик, укрепленный у самого рта, отвечая на звонок, вернее, на мигание лампочки на среднем столе.
— Поппи, это Виви, — раздался в наушниках голос Вивьен Эббот, городского делопроизводителя. — Где сейчас Бодро?
— Они едут к тебе, — ответила Поппи. — Еще не добрались?
— Нет, а я через пару минут ухожу. Если они за это время не появятся, им придется регистрироваться для голосования в следующую субботу. С девяти до одиннадцати. Я их предупреждала. Ой, погоди! Да вот же они! Спасибо, Поппи! — Виви отключилась, но тут же замигала другая лампочка.
— Историческое общество, — сказала Поппи.
— Это Эдгар Кук. Моя Пегги интересуется, до которого часа работает ярмарка.
— До четырех.
— Ха! Я ведь именно так ей и говорил, но мне она не верит. Спасибо тебе, Поппи.
— Пожалуйста. — Снова замигала лампочка, на сей раз на главном аппарате. Значит, кто-то звонил лично ей. — Алло, — сказала она, все еще улыбаясь после разговора с Эдгаром.
— Это Поппи Блейк?
Улыбки как не бывало. Она сразу узнала голос.
— Смотря по обстоятельствам.
Терри Салливан издал звук, напоминающий смешок, но уж очень жесткий.
— О, теперь я тоже узнал вас, милочка. А что, сестрицы вашей поблизости нет? — так беспечно осведомился он, словно Лили и в самом деле жила у нее.
— А что, разве она здесь? — так же беспечно отозвалась Поппи.
— Я первый спросил.
— Ох, ну и шустрый же вы. Насколько мне известно, Лили в Бостоне. — Не успев договорить эту фразу, Поппи узнала о местонахождении сестры гораздо точнее: несмотря на необычайное внешнее сходство, нельзя было поверить, что стройная женщина, внезапно появившаяся перед окном, в бейсбольной кепке и старом клетчатом охотничьем жакете, в мешковатых шортах и кроссовках, — покойная Селия Сент-Мэри.
