Ознакомительная версия.
Старик всегда оставлял валенки внутри, возле двери архива. Они числились на балансе хранилища и были снабжены инвентарными номерами, написанными на голенищах черной несмываемой краской.
Когда громыхнули металлические, пожаростойкие створки, Надежда оглянулась по сторонам, прикидывая фронт работ. Сегодня она собиралась только определить, что на какой полке и в каком углу находится. Сердце ее забилось часто и гулко. Глаза загорелись охотничьим азартом.
Она с душевным трепетом подошла к первому стеллажу слева, сняла сверху самую древнюю на вид папку, сдула с нее пыль, отнесла к столу и раскрыла…
Три часа спустя, зябко поеживаясь и переступая с ноги на ногу, Надежда стояла на каменных ступенях у входа в башню и с нетерпением ждала, когда же Михалыч наконец запрет дверь. Но одинокий старик никуда не торопился и с удовольствием рассказывал о важности своей работы. Как поняла девушка, будь воля Михалыча, он бы вообще никого в башню не пускал, чтобы зря документы руками не хватали.
– А зачем же тогда их хранить, если никому не показывать? – не без язвительности спросила Надежда.
– До лучших времен. Документ, он вылежаться должен, чтобы ценность приобрести. К нему с умом подходить надо. Вот вы, например, – Михалыч окинул девушку с головы до ног пренебрежительным взглядом: желтая майка с зеленой, скачущей галопом лошадью и надписью латинскими буквами «мустанг» на груди, джинсовые бриджи в обтяжку, рыжие кожаные босоножки, оставляющие открытыми пальцы ног с розовым перламутровым педикюром, и сплюнул в лопухи, – разве вы поймете, почему я за последние пятьдесят лет ни одной газеты не выкинул. Всех их по номерам складываю, веревочкой перевязываю и сверху листок прикладываю с названием издания, количеством штук в связке и датами.
– Зачем?
– Как это зачем? Лет через сто это же будет бесценный исторический материал. Глядишь, над полками с этими подшивками мой портрет повесят и имя мое напишут: Виктор Михайлович У хоботов. Вот так-то!
– Что ж вы в архиве, Виктор Михайлович, такой порядок не наведете?
Старик с усмешкой посмотрел на нее:
– Да для этого всей жизни не хватит. Потом еще придет какой-нибудь молодой да ранний, когда архивариусам приличные деньги платить станут, и все по-своему переделывать начнет да мою работу хаить. А дома я сам себе хозяин, как хочу, так и делаю.
– И то верно, – согласилась Надежда, которой очень уж не терпелось выйти из густой холодной тени, которую отбрасывала башня, на теплое послеполуденное солнышко.
В архиве она промерзла до костей, даже влезла в безразмерные валенки Михалыча, как была, в босоножках. Но это не спасло от мурашек, которые бегали по плечам и спине. «Завтра обязательно оденусь потеплее, – решила она. – Поскорее бы только это завтра наступило».
Это-то и сгубило план Владимира. Он уже видел, как они будут сидеть с Надеждой рядышком, возможно даже обнявшись, и шаг за шагом раскрывать тайну медальона с загадочными инициалами. Сопоставлять факты, находить объяснения туманным записям, строить и обсуждать правдоподобные версии, а над ними станут незримо витать души влюбленной парочки, настраивая на романтический лад. Не тут-то было!
Надежда привыкла работать одна, без ассистентов и помощников, словом, рассчитывала только на себя. И пресловутое «одна голова хорошо, а две лучше» было ей не указ. Так что для Владимира наступили не то что очень уж тяжелые, но довольно тягостные денечки.
Удивительно, как угрызения совести могут повысить самооценку личности. Владимир в глубине души переживал оттого, что ввязался в авантюру с «охмурением» Надежды. Он, естественно, увлекался прекрасным полом вообще, а как художник не мог не восхищаться красивыми линиями и идеальными пропорциями тела некоторых его представительниц. Но действовать по расчету и преследуя исключительно материальную выгоду было ему внове и вызывало внутренний дискомфорт. Вот тут-то и подоспели угрызения, аккурат в тот самый момент, когда Владимир понял, что Надежда ему не просто симпатична.
Она ближе других подобралась к его сердцу и нет-нет да и дергала тонкими пальчиками за невидимые струны, вызывая странное волнение в крови молодого человека и сновидения особого свойства, которые, правда, поутру полностью выветривались из головы. А жаль…
Повосхищавшись тонкостью своей душевной организации, – ошибки, что ж, на то он и человек, а не Господь Бог, чтобы ошибаться, однако не каждому дано искренне сокрушаться о содеянном, – Владимир собрался уже настроить их с Надеждой отношения на более интимный лад. И наметил для этого вторую половину того самого дня, когда Надежда отправилась в местный музей, а затем в архив.
Богдаша с Коржиком как раз уехали на поиски ныне модного ширпотреба прошлых лет, и он, приведя помещения нижнего этажа в порядок, поставил на стол в своей комнате в чисто отмытой банке из-под кофе букетик полевых цветов. По форме и цвету подошло исключительно.
Возвращения девушки Владимир ждал с нетерпением. И вот наконец скрипнула входная дверь и в доме раздались легкие шаги.
– Привет. Как улов? – с улыбкой осведомился он, появляясь на пороге галерейки.
– Привет. Все в порядке, – отозвалась Надежда, но как-то отстраненно, даже в ее улыбке не было тепла, одна, можно сказать, формальная вежливость. – Чай я пока пить не буду. Поднимусь к себе, – ответила она на невысказанный вопрос молодого человека.
Да так и сделала, словно Владимир вдруг перестал для нее существовать. Как позже выяснилось, это касалось не только его одного. Вот ведь незадача какая.
Владимир, как было уже отмечено, увлекся не впервой. Увлеченность женским полом вообще была привычным его состоянием: бодрила, позволяла быть в тонусе, прибавляла окружающей действительности ярких красок. Но на этот раз в его приподнятое мироощущение неожиданно вкралась тревога, что Надежда вот так запросто, как появилась, может исчезнуть из его жизни. Эта тревога еле слышно зудела на задворках сознания, как комар, который бьется в стекло: и нет опасности, что укусит, а все равно не уснуть. Аж до самого нутра пробирает…
Надежда с головой ушла в научные изыскания. Обзавелась в местной аптеке хирургическими перчатками, чтобы не оставлять следов на архивных материалах, чем заслужила уважение Михалыча, и заодно не пачкать руки вековой пылью. Она листала пожелтевшие, местами порванные страницы, вчитывалась в записи, сделанные выцветшими от времени чернилами, и чихала, чихала, когда нос атаковали многочисленные полчища пылинок.
Амбарные книги, связки писем, долговые расписки, выписки из церковно-приходских книг и сами эти книги, сметы на строительство и прочая деловая переписка, даже альбом с образцами обоев позапрошлого века нижегородской фабрики. Как женщину, Надежду очень заинтересовало, чем оклеивали стены ее предшественницы, но, как исследователь, она усмирила любопытство и отложила рассматривание альбома на неопределенное потом.
Ознакомительная версия.
