— И вы думаете, я тоже справлюсь? Но как?
— Но ведь с тобой, слава богу, пока что не случилось ничего ужасного, — пробормотала я, тронутая ее искренностью до глубины души.
— Да-а… а школа? Что может быть ужаснее, по-вашему? Иной раз я думаю, что просто не выдержу больше. Знаете, как меня дразнят? Жирным слизнем! Дейдра Райт как-то раз притащила в школу такие пилюли — от глистов, кажется, — так они напихали мне полный рот и велели проглотить. Ух как меня потом тошнило! Меня вечно дразнят, что я противная, как слизняк, что от меня всегда воняет. Да вот хотя бы на прошлой неделе… мне налили клею на стул, а я не заметила и села. Платье сзади все перепачкалось, конечно. И мне влепили двойку за внешний вид. Дейдра вопила, что это, дескать, та мерзость, которая вечно течет из меня. А потом они стащили мои книги и спрятали их и сломали мою ручку с металлическим пером. А в пятницу вылили чернила мне в портфель. Мама тогда здорово разозлилась, даже не поверила, когда я сказала, что это они сделали, а не я. Мама сказала, что я неаккуратная. — Голос девочки задрожал от обиды. — Иногда я молюсь, чтобы заснуть и не проснуться утром. Но всякий раз просыпаюсь.
— А как ты думаешь, почему другие девочки тебя не любят? — Жалость к этому бедному, простодушному ребенку захлестнула меня с такой силой, что у меня даже горло перехватило.
— Потому что я жирная, скорее всего. Полли Саксби говорит, что я самая уродливая девочка в классе.
— И вовсе ты не уродливая, — с неожиданной теплотой возразила я. — Могу поспорить, на что угодно, что со временем ты будешь очень хорошенькая.
— Правда? Вы на самом деле так считаете? — Элинор растерянно заморгала.
— Да. Ей-богу! Знаешь, многие худеют, когда растут. Вот увидишь, в один прекрасный день все эти противные девчонки будут подпирать углы на танцах, а ты будешь кружиться в центре зала, и молодые люди выстраиваться в очередь, чтобы потанцевать с тобой.
По лицу Элинор разлилось блаженное выражение — какое-то время она смаковала эту мысль, как ребенок — вкусную конфету. Но потом вдруг уголки губ у нее опустились.
— Я не умею танцевать, — упавшим голосом пробормотала она.
Я не нашлась, что сказать. Но пока я думала, сестра вывела к нам Мин, сунула мне в руки бутылочку с анальгетиками и велела привезти Мин в среду — сменить повязку.
Как только мне удалось завести мотор и «лендровер», натужно кашлянув, покатил к дому, я спросила Мин, как она себя чувствует.
— Ужасно, — призналась она. — От всех этих таблеток, которыми меня напичкали, у меня жутко кружится голова. А рука все равно болит дьявольски. Такое впечатление, что ее пилят тупой пилой. Как я это выдержу, просто не знаю. Эта старая ослица, пока делала мне повязку, предупредила, что я должна проносить ее по меньшей мере две недели. А новая кожа появится, дай бог, через месяц, представляешь?! Целый месяц! Итак, похоже, моя книга благополучно накрылась. Лучше уж я сама позвоню им и откажусь, чем меня просто вытолкнут за дверь. Ну что ж, придется, видно, торговать пирожками на обеде в честь местного отделения партии консерваторов. — Сказано это было храбро, но голос у нее предательски дрогнул, и я успела заметить слезу, скользнувшую по щеке.
— Может, мне остаться на какое-то время? — брякнула я, прежде чем успела прикусить язык. И тут же подумала: уж не сошла ли я с ума? — Я возьму на себя хозяйство, а ты спокойно займешься своей книгой. В конце концов, ты ведь левша, верно? Так что никаких проблем — будешь писать левой рукой.
— Ой Дэйзи! Дэйзи, миленькая! — завопила Мин и бросилась мне на шею. Все произошло настолько неожиданно, что я едва не въехала в стоящее на обочине дерево. — Не может быть! Ты настоящий ангел! Сокровище! Нет, я просто не стою такой подруги, как ты! Постой, а как же твое исследование?
Я напомнила, что взяла академический отпуск на два семестра, так что моя собственная книга о творчестве Томаса Лава Пикока никуда не убежит.
— Просто не могу поверить, — помолчав, ошеломленно пробормотала Мин. — Знаешь, теперь я даже рада, что обварила руку. А пять минут назад мне было до того тошно, что хоть в петлю лезь. Но если ты сможешь побыть тут немного, то лучшего и желать нельзя.
Я была настолько тронута этой почти детской радостью, что в замешательстве включила вторую передачу вместо четвертой, и нас развернуло на сто восемьдесят градусов.
— Теперь, — с довольным видом объявила она, — у тебя уж точно будет время переспать с Чарльзом Джарретом.
Мы вошли в дом. Мин уселась за стол, а я занялась обедом, который так и стоял в том виде, в каком мы его бросили. Говядину отправила в духовку, соскребла подгоревшие кусочки картофеля и сунула его туда же, жариться вместе с мясом. Потом, махнув рукой на то, что еще только четыре часа, я открыла вторую бутылку шампанского. После двух бокалов, смешавшихся у нее в желудке с анальгетиками, Мин окончательно повеселела и заявила, что рука уже совсем не болит, во всяком случае, ей так кажется.
— Ну, как дела? — спросил вернувшийся Роберт, заботливо погладив забинтованную руку Мин. — Вид у тебя, во всяком случае, веселый. — Он поцеловал жену в лоб, а потом, видимо, вспомнив о моем присутствии, обернулся. — Ну, что сказали в больнице? Кстати, спасибо, что отвезли ее.
— Все в порядке, — весело объявила Мин. — К тому же я уже слегка навеселе, так что не чувствую вообще ничего!
— Вижу, вы сделали доброе дело. Спасибо, Диана.
— Вообще-то ей не следовало пить, особенно после всех этих таблеток, — извиняющимся тоном сказала я. — От такого «коктейля» она может отключиться напрочь.
— Ну, поскольку вечером ей не придется садиться за руль нашего вездехода, думаю, большого вреда от этого не будет. Ммм… что это так вкусно пахнет?
Роберт принялся резать мясо. Когда он уже раскладывал его по тарелкам, явился Вильям.
— Ух ты, уже обед! Здорово, а то я умираю с голоду. Ой, мам, что это у тебя с рукой?
Он вдруг истерически захихикал — настолько не к месту, что я невольно потянула носом, уж не выпил ли он. Правда, он довольно уверенно держался на ногах, однако взгляд у него был блуждающий, а зрачки сильно расширены.
— Садись за стол, Вильям, и прекрати хихикать. Мама обварила руку. По-моему, тут нет ничего смешного.
— Прости, пап.
— А знаешь, папа, — прошепелявила Элинор, торопливо запихивая в рот четвертую по счету картофелину, — Диана решила остаться и присмотреть за нами. Теперь она будет здесь долго-долго!
— Ну, не так уж долго, — поспешно вмешалась я, заметив, что у Роберта округлились глаза. — Только пару недель. Или около того. В общем, пока Мин не станет лучше.
