Он поглядел на меня испуганно.
Мы вернулись в гараж, я отдал ему ключи, вышел из машины и остановился поговорить с одним из механиков. Эрлих, подстерегавший нас, подошел к нему со счетом и потребовал заплатить сейчас же и наличными. Клиент казался ему ненадежным, и он не доверил ему оплату счета по почте. Стоимость ремонта составляла четыре тысячи лир. Немного жестоко, но все-таки справедливо, если учесть количество затраченной работы. Эрлих решил провести по особо высокой ставке каждый час, затраченный лично мною.
Человек взял счет, взглянул на него, не понимая написанного. Эрлих стал объяснять ему, а он только покачивает головой. Наконец Эрлих отстал от него. Я стоял в стороне, разговаривал с одним из клиентов, но искоса следил за ним: вот он подходит к машине, топчется вокруг нее, поглядывает на счет, лицо его хмурится, он ищет меня, видит, что я разговариваю, и не решается подойти. Эрлих возвращается к нему, он отступает, что-то бормочет, приближается ко мне, я заканчиваю беседу, направляюсь в контору, он идет рядом со мной, колеблется, ничего не говорит, лицо его очень бледно, я замечаю проседь в его волосах, хотя ему, вероятно, не больше тридцати. На пороге конторы он начинает говорить — он не понимает, он очень извиняется, но у него нет денег заплатить сейчас, он уверен, что затрачено много труда, он не возражает, но такая сумма?.. А я стою и смотрю, молча слушаю с приветливым лицом, внутренне улыбаюсь, ведь я знал, что так оно и будет, что нет у него денег, что я втянул его в ремонт, который он не в состоянии оплатить. Я был спокоен, но Эрлих, который тотчас же подошел ко мне и слышал, что он говорит, ужасно разозлился.
— Так зачем же ты отдал ее в ремонт?
— Я думал, маленькая починка… винтик… Снова винтик…
Он очень бледен, смущен, но отвечает с достоинством воспитанного, интеллигентного человека.
— Так займи эти деньги, — отрезает Эрлих.
— У кого?
— У родственников, близких, у кого хочешь. Нет у тебя, что ли, родных?
Может быть, есть, но он ничего о них не знает… у него нет с ними связи.
— У друзей, — предлагаю я.
Нету. Больше десяти лет его здесь не было… Но он готов дать расписку и, как только раздобудет денег…
Я думаю: «Может быть, согласиться?» Но Эрлих все больше распаляется:
— Мы не сможем отдать тебе машину. Верни, пожалуйста, ключи.
Он почти вырывает ключи из его рук, заходит в контору и кладет их на стол.
Первая моя мысль: «"Моррис" останется у меня». Мы заходим вместе с ним в контору.
— Если в течение месяца не заплатишь, придется продать ее… — добавляет Эрлих победоносно.
— Мы не сможем, Эрлих, — объясняю я ему тихо, — машина не принадлежит ему.
— Не принадлежит ему? Как это? Человек снова начинает свой рассказ о бабушке, смерти которой он ждет…
Эрлиху все это дело явно не нравится, все эти разговоры об умирающей бабушке. Он стоит, выпрямившись, у своего стола в коротких штанах хаки, строго, по-армейски подстриженный, смотрит на него с отвращением.
— Что же с ней, в конце концов? — интересуюсь я, сохраняя спокойствие. Вдруг меня тоже стала касаться смерть его бабушки.
— Она без сознания… никаких изменений… Я ничего не понимаю… Врачи не могут сказать, сколько времени это протянется… — Он в совершенном отчаянии, бедняга.
— Но где ты, черт возьми, работаешь? — кричит Эрлих, который уже потерял всякое терпение. — Ты что, не работаешь?
— То есть? — Он стоит бледный как полотно, покачивается, руки его дрожат. Эрлих нагнал на него страху. И вдруг, у меня даже голова кругом пошла, он упал у наших ног на пол, глаза его закатились.
— Комедия… — цедит Эрлих сквозь зубы. Но я сразу бросился к нему, поднял на руки, тело легкое, теплое, посадил его на стул, освобождаю вокруг него место, расстегиваю рубашку. Он сразу же очнулся.
— Это от голода, — он прикрывает глаза, — я уже, наверно, два дня не ел… У меня не осталось денег… Да, я завяз, чего уж говорить…
Мы еще, в сущности, не кончили ужинать — папа допивает свой кофе, а мама уже моет посуду, торопится вернуться в свою рабочую комнату; я стою у большого зеркала, держа в руке маленькое зеркальце, и пытаюсь разглядеть, как загорела моя спина и задняя часть бедер, осторожно дотрагиваюсь до опаленных мест, чувствую на пальцах вкус соли. Вот уже неделя, как начались каникулы. Летний лагерь отменили, и мы с Тали и Оснат каждое утро спускаемся к морю и валяемся там до самого вечера, хотим к началу учебного года превратиться в настоящих негров. Вдруг папа говорит маме:
— Мне надо позвонить Шварцу.
— Что случилось?
— Хочу спросить у него, не нужен ли ему учитель французского языка.
— Что это вдруг?
И он начинает рассказывать странную историю, которую я слушаю вполуха, о каком-то клиенте, потерявшем сознание у него в гараже, который не может оплатить счет за ремонт машины, который прибыл в страну без гроша в кармане, какой-то чудак, покинувший страну и живший долгие годы в Париже, приехавший, чтобы получить наследство, а наследства нет…
— И ты хочешь, чтобы его взяли учителем в нашу школу? — сразу же вмешиваюсь я. — Что, не хватает у нас дураков?
— Перестань, Дафи! Это мама…
Очень редко папа рассказывает о том, что происходит в гараже, иногда мы забываем, что у него там не только машины, но и люди.
Но и маме кажется странной его идея предложить Шварци, чтобы он взял к нам учителем этого «йореда».
— Ну не совсем учителем… Пусть при надобности подменяет… дает дополнительные уроки отстающим… Надо помочь ему… у него нет работы, он упал в обморок в гараже от голода.
— От голода? Есть еще кто-то голодный в этом государстве?..
— Представь себе, Дафи, да и что ты вообще знаешь о стране?
Это мама…
Она выходит с мокрыми руками, снимает передник.
— Сколько он тебе должен?
— Больше четырех тысяч…
— Четыре тысячи? — Мы обе поражены. — Что это за починка такая, которая обошлась в четыре тысячи?!
Папа улыбается, удивляясь нашему изумлению: бывает ремонт, который стоит еще дороже…
— Что же ты будешь делать?
— Что можно сделать?.. Машину Эрлих у него забрал, но это ничем не поможет, потому что машина вовсе не принадлежит ему… Ее нельзя даже продать…
— Так что же ты сделаешь?
— Придется отказаться от денег…
Так вот просто. Папа вроде благотворительного общества…
— От четырех тысяч лир? — Я прямо расстроилась. Сколько можно накупить всего на четыре тысячи лир…
— Это не твое дело, Дафи. Это мама…
