Каина дети, любить берегитесь! -
Бедных и так уж довольно на свете...
Захлопнув книжку, Александр Николаевич запил пивом горький привкус стихотворения.
«Нашла занятие, - подумал он: - Бодлер. Цветы зла… Двинуться можно! Лучше бы разглядывала журнальчики с картинками, как все бабы».
Подняв дочку на руки, он осторожно перенес ее в постель, наклонился, чтобы расстегнуть пуговицы на рубашке, как вдруг веки Кристины приоткрылись, стеклянные глаза, не замечая отца, посмотрели насквозь, и оттуда, из бездонной глубины, появились два голубых лотоса.
- Я вас где-то видела, - шепнула Кристина.
В виски Александра. Николаевича ударило холодом. Он, как встал, полусогнутый, над кроватью, так и остался:
- Я папа. Спи, спи.
- Все млекопитающиеся занимаются сексом… - Кристина разговаривала во сне. - Принц, у меня от вас есть подношенья, я их давно хотела вам вернуть, возьмите их... Спина выгибается, таз выбрасывается вперед, мышцы вульвы сжимаются и разжимаются, посылая волны... волны ощущений по всему телу.
Отец отпустил пуговицу на рубашке дочери и заморожено опустился рядом на кровать. Ее губы сомкнулись, глаза тоже, Кристина замолчала.
- Сокровище мое! – Отец погладил волосы дочери и поцеловал в лоб. - Красавица. Спи, спи.
* * *
В гамлетовской рубахе, средневековых штанах, со взлохмаченной шевелюрой Вова отправился на сцену.
- Э, ты что собрался отмочить?! - Перепуганный режиссер пустился вдогонку. - Вольдемар-р-р! Остановись, пока не поздно! Тебе нечего сказать людям!
Слева появилась Наташка:
- Вов, дай, я тебе фонарь подмажу! - Она едва поспевала, в руках гримерши была малярная кисть и банка масляной краски. - Не смеши людей!
- Вовка, ты великолепен! - А это Саша, справа, в парике Офелии набекрень. - Возьмешь меня с собой? Я много не съем.
На горизонте вырос Игорь. Вообще-то он должен играть Лаэрта, но почему-то не переоделся. Игорь встал последним редутом:
- Вовка, послушай меня…
Вовка протаранил коллегу, и тот моментально... растаял в эфире.
Дорога была свободна на сто процентов: ни справа, ни слева, ни сзади помех не было, - и он вдруг ясно увидел, что нет никакой дороги к сцене.
Он уже стоял на сцене. Он всегда стоял на сцене. Он никогда не покидал сцены. Здесь всегда разливался гул аплодисментов, подобный морским волнам то разбивающимся о скалы, то с ровным шипением выкатывающим на песок, – спокойно, чисто - и уплывающим обратно.
Сценой был песчаный берег, залом - темно-синее море, потолочным куполом - ночное небо, и звезды, звезды, звезды... Море сливалось с небом. Земля уходила в море. Небо покрывало землю. Звезды горели в небе, на море, на песке. Кто-то смеялся, кто-то пел, кто-то плакал, кто-то молчал, но все это было одно и настоящее.
«Абсолютно нечего сказать людям, - понял он. - Когда нечего сказать, остается настоящее»
Кристина была бесплотна, как дух, и могло даже показаться, будто ее нет, а есть лишь то, из чего соткана плоть и кровь: море, звезды, земля небо, - но затем вспыхнули огни рампы, прожектора… Хаос отступил пред светом. Вместо песчаного берега на место вернулась сцена, вместо темного моря - полный зрительный зал, и потолок вместо неба, и прожектора, прожектора, прожектора... Лучи прожекторов насквозь просвечивали клочок сцены, где Гамлет обнимал распятую на костылях русалку, у которой вместо ног болтался липкий, мокрый зеленый плавник.
Огромный зрительный зал затаился в ожидании развязки. Люди не решались поверить, что их празднику пришел конец. Нарисованный декорации рухнули. Все, во что они верили и чем жили до этого мгновения, растаяло как, сон. Милосердие, не имеющее пределов, одним плевком рассталось с фальшивой бутафорией жизни. Великое сострадание обнажило само себя, и не было теперь ни атома вне этого беспредельного милосердия.
Когда-то у пятилетней девчонки отобрали костыли, чтобы калека не испортила детям праздник, но сейчас не было ни праздника, ни людей, ни распятия, это был “всего лишь” сон. Сон, превосходящий реальностью всё, что мы привыкли считать видимой «реальность».
Где-то безутешно заорал младенец. Тот час же сцена свернулась в точку, русалка растаяла, сгинул переполненный зрительный зал…
Все сгинуло. А младенец не унимался. Его душераздирающий вопль заставил Вову проснуться.
- Тише, Сережа, дяденьку разбудишь, - шепотом просил голос Ларисы за стеной.
Володя глянул на часы: половина восьмого. Он поднялся с кровати, влез в джинсы и вошел в комнату хозяев, приютивших его на ночлег. То были Игорь, игравший Лаэрта, Лариса, его жена, и Сережа, грудное дитя. Мать укачивала ребенка на руках:
- Володька, мы тебя разбудили?
- Все равно, пора вставать, - ответил он.
- А сколько уже? - Игорь сонно заворочался под одеялом.
- Семь - тридцать.
Вова прошел в тесный коридор, где висело зеркало и, уткнувшись в отражение, потрогал фингал. Фонарь существенно рассосался, однако не полностью.
- Чай будешь? - спросила Лариса.
- Буду, - сказал он. - Есть у тебя пудра или что-нибудь такое?
- Есть, есть.
В коридор вывалился Игорь в ночной пижаме:
- Видел тебя во сне: ты прыгал со скалы на резине, которую привязывают к ногам... Знаешь, развлекалово такое?
- На, покачай, - Лариса вручила младенца Володе. - Я завтрак согрею.
Очутившись в неродных лапах, ребенок неожиданно успокоился. Лариса улетела на кухню, а Вова с карапузом бестолково топтался перед зеркалом.
- Игорь! - сказал Вова. - Я сегодня пас.
- В смысле?
- На работу не поеду.
- А что так?
- Есть магнит попритягательней.
Дитя вновь заплакало.
- Да заглохни ты! - попросил карапуза отец. - А что мне постановщику сказать, а Вольдемар?
- Скажи, отравился, подойду попозже.
- Типа, я тебя накормил, и ты отравился? Ха-ха-ха!
- А что еще придумать?
* * *
Захватив тюбик зубной пасты, Гарик на цыпочках подкрался к сеструхе. Это был классический пионерский трюк: выдавить на лицо спящего человека узор пожирнев и поглядеть, чем закончится приключение.
С хулиганским профессионализмом разукрасив табло девчонки половиной содержимого тюбика, Гарик нырнул вниз за кровать, и, едва сдерживая глухой хохот, проследил, как сонная сеструха, поморщившись, поднесла руки к лицу и размазала пасту по всей физиономии! Стеба было столько, что Гарик невольно визгнул.
Кристина проснулась и не может ничего понять: на ладонях - белая мятная жижа, на лице - черт знает что, а вокруг - ни души. Но вот, братец, не в силах больше сдерживать эмоции, с гоготом вывалился из-за укрытия и, хватаясь за живот, покатился по полу:
