щеки пылают, уши горят, и все внутри горит! Меня плавит от замешательства и стыда!
Бегу по улице прочь, подальше от этого места, видевшего и, наверняка, сладко посмаковавшего мой позор, от Немого, оказавшегося очень даже говорящим и, мало того, что говорящим, так еще и действующим!
Да уж, он явно не из тех, кто теряется рядом с девушкой, кто не знает, что с ней делать!
Этот отлично знает!
И делает!
И блин! Почему я не отбивалась? Почему позволяла? Почему?
Главное, словно марево какое-то накрыло удушающее, и сразу с головой! Словно под водой оказалась, уши закладывает, в глазах темно, воздуха нет, в голове — паника!
Никогда со мной не было такого, чтоб настолько отключало! Никогда! Ни при поцелуях с Олегом, ни в постели с ним… Ни разу! Вообще!
Я словно в дурном романе очутилась внезапно, где тело героиню предает. Всегда смеялась над этими штампами… И что? Я сама теперь — ходячий штамп!
Да как мне в глаза смотреть… Кому бы то ни было?
Я убегаю, трусливо опасаясь оглянуться, опасаясь погони, сжимаю чудом прихваченную со стола сумочку, мечтая внезапно оказаться у себя дома, в безопасности…
И когда неожиданно упираюсь в преграду, очень знакомо пахнущую, каменную, жесткую преграду, не могу притормозить, на автомате врезаясь лицом. В то же мгновение осознаю все, поспешно упираюсь ладонями в горячую, ходящую ходуном грудь, обжигаясь, отдергиваю ладони, опять по инерции вписываясь щекой в Немого.
Он тут же фиксирует меня в этом положении, обхватывая своими жесткими лапами и позволяя только чуть-чуть отклониться. Чтоб в лицо его посмотреть.
Я смотрю. И поражаюсь тому, насколько бешеный, насколько дурной сейчас у него взгляд.
Немой, по своей обычной традиции, не говорит ни слова, но смотрит очень говоряще. Прямо-так даже не говоряще, а… трогающе? Он словно прикасается ко мне. Губами. Опять! Как в ресторане! И я опять дрожу коленками, как слабовольная дурочка, не в силах ему противостоять.
В голову, совершенно отупевшую от шока и нежиданности, приходит вполне логичная мысль: если он сейчас захочет продолжить… Я ничего не смогу сделать. Я даже крикнуть не смогу.
И почему мне не страшно? Почему мне… Странно? Внутри все не перестает гореть, кажется, наоборот, только сильнее распаляется от его близости.
Мне надо остановиться, и его остановить!
Мне надо прийти в себя!
Это же не мой типаж! Совершенно!
Я не люблю таких… зверюг…
Но если он… продолжит, я… позволю? Ох…
Немой держит крепко за плечи, впрочем, не делая никаких попыток спустить руки ниже, смотрит настолько тяжелым, давящим взглядом, что мне трудно дышать. И молчит! Боже, опять молчит!
Мы стоим посреди улицы, на нас оглядываются!
Я опять несмело кладу ладони на широкую грудь парня, не отталкивая, это бесполезно сейчас, просто обозначая намерение.
Я не особенно верю, что он хоть как-то способен воспринимать мои сигналы, и потому невероятно удивляюсь, когда слышу хриплый голос:
— Прости…
Че-го?
Наверно, глаза мои, дико увеличившиеся на испуганном лице, говорят сами за себя, потому что Немой, подумав, чуть-чуть дает мне еще свободы, немного, ровно столько, чтоб могла дышать не только запахом его тела, очень , кстати, вкусным, тяжелым, но таким… будоражащим.
И повторяет, наверно, специально для испуганных дурочек:
— Прости… Я… Разозлился.
Каждое слово дается ему с трудом, это видно.
Я внимательно изучаю его лицо, ничего не отвечая и… неожиданно смягчаюсь.
Надо же… Прощения просит… И кто? Немой! Это достойно хотя бы диалога.
— Странный способ вымещать злобу, — тихо говорю я, а затем, решив, что он уже достаточно в себе, чтоб воспринимать мои телодвижения правильно, неловко шевелю плечами, без слов прося отпустить. Почему-то мне кажется, что прямая просьба будет сейчас воспринята… Неправильно. Возможно, как сигнал к обратному действию. А я не уверена, что готова сейчас к повторному… Не уверена, что выдержу.
Немой , словно только сейчас осознав, что удерживает меня, аккуратно размыкает пальцы и засовывает сжатые в кулаки руки в карманы джинсов. Судя по всему, он просто не понимает, куда их теперь девать.
— Ты кричала… — он снова поражает желанием продолжить разговор, оправдать свое поведение, — и мне захотелось тебя… Заткнуть.
— Засунув язык мне в рот? — иронично поднимаю я бровь, почему-то уже совершенно успокаиваясь.
Мне нравится этот Немой, чуть-чуть сконфуженный, вынужденный оправдываться, объясняться. Он такой… Немного нелепый, странный… И по-своему очаровательный.
И я ловлю себя на том, что уже и не злюсь на его поцелуй и его хамство.
Ну, в конце концов… Что он такого прямо жуткого сказал? Кроме правды? Немного извращенной, сторонней, не имеющей ничего общего с моими мотивами и моей личностью… Но я ведь и сама с недавних пор начала задумываться о том, как выгляжу со стороны, как выглядит мой парень, верней, бывший парень, как выглядит его окружение, мои так называемые подруги… А Немой, получается, только озвучил это все.
А я разозлилась, что меня, видите ли, воспринимают не так, как мне надо.
Так чья это проблема?
Немого?
Или моя?
— Я… Могу отвезти тебя домой? — спрашивает он, решив, видно, что такое долгое молчание — явный признак того, что я жду каких-то шагов.
— Почему домой? — вырывается у меня вопрос, хотя, если подумать, так удобно было бы: обиделась, все, свидание завершено… Оно же изначально было провалено… — Все? Свидание завершено? Так быстро?
— А ты… Не обиделась? — впервые вижу Немого настолько обескураженным. Его малоэмоциональная физиономия в этот момент стоит того, чтоб продолжить легкое издевательство.
Что, ожидал, что так быстро от меня избавишься? А вот нетушки! Я с тобой еще поиграю! За все! За слова грубые, поцелуй насильный, поведение хамское…. И за то, что правду в глаза говоришь.
Не нужно девушкам правду говорить в глаза, они от этого превращаются в ведьм и жгут правдолюба на костре.
Потому я на всякий случай отхожу еще на шаг, поправляю порядком разворошенную одежду и говорю спокойно:
— Знаешь, если ты больше ничего не запланировал, то вези домой, да. Но вообще… Неудивительно, что у тебя постоянной девушки нет. Ты совсем не умеешь ухаживать.
Немой сжимает губы, скользит по мне неожиданно жадным и каким-то на редкость жестким взглядом, от которого вся моя уверенность в себе и желание поиронизировать над ним пропадают.
— Я запланировал… — хрипло говорит он, — еще кое-что. Поехали? Или… — тут он делает паузу, усмехаясь, — или ты хочешь вернуться и доесть пиццу?
—
