потом я очнулась в незнакомой комнате, где было много всяких игрушек и узкий шкаф с книгами. Там было много сказок в розовых, красных и синих обложках. Они были очень красивыми, как моя мама. И такими же лживыми, как она.
– Сколько тебе было?
– Восемь.
Дрогнув от раздражения, веки Яна опускаются.
– Тебя забрала служба опеки?
– Да. Её лишили родительских прав и я переехала к бабушке. Она была не в восторге, конечно. Но мама регулярно давала ей деньги, привозила для меня игрушки и одежду. Да и я была послушной и тихой девочкой, которая не доставляла ей особых хлопот. Однажды мама приехала к нам поздно ночью. Она была очень взвинчена и сказала бабушке, что должна срочно уехать и ей нужны деньги. Они долго ругались, кричали друг на друга, бабушка обвиняла её чуть ли не во всех смертных грехах. И, когда мама уходила, она просто сказала мне: «Извини, что так. Вырастишь – поймешь меня».
– И ты поняла?
Его вопрос вызывает у меня жалкую улыбку.
– Умом я повзрослела очень быстро. Бабушка обозлилась, превратилась в невыносимую фурию, поливающую грязью не только маму, но и меня. И я поняла, если мне не удастся заручиться её даже самым слабым доверием, она отправит меня в детский дом, потому что всё во мне напоминало ей о лишенной всякого стыда, чести и совести дочери. По правде говоря, я…была с ней полностью согласна, хоть никогда и не говорила этого.
– И больше ты её не видела?
– Нет.
– А с бабушкой ты поддерживаешь связь?
– Она умерла два года назад. Похоронив её, я сняла квартиру, которая не так давно сгорела, и полностью влилась в настоящую взрослую жизнь. Вот и вся история.
– Не вся, – шепчет Ян, плавно моргнув. – Она тебе снится, да?
– Иногда, – терпеливо отвечаю я. – Разве, тебе не снится мама?
– Снится. Только не в кошмарах. В ту ночь ты кричала и звала её, – объясняет Ян. – Тебе было страшно.
Я поднимаюсь, прижимая к себе простыню. Этот разговор, как перекись водорода, для глубоких ран: шипит, вспенивает кровь и смердит болью.
– Тая, я и не думал расстраивать тебя этим разговором. Просто, чем больше я тебя узнаю, тем сложнее мне понять некоторые вещи.
– Тогда не стоит узнавать меня больше, чем требуется, – говорю я, спешно собирая свои вещи, разбросанные на полу.
– Скажем так, – поднимается он на кровати, накрыв бедра плотным темным покрывалом, – мне неспокойно, когда я чего-то не понимаю. Иногда я могу быть очень дотошным, но только в том случае, если это что-то не вписывается в общую картину моего мира. Я просто хочу это понять. И опережу твою пустую обиду – мании величия у меня нет. Но есть то, к чему я не привык.
– Ян, – разворачиваюсь я к нему, – хватит уже ходить вокруг да около. Ты можешь говорить прямым текстом, что тебя удивляет, смущает, поражает и не выписывается в твою картину мира. Не трать время.
– Кажется, это стало твоей любимой фразой, – усмехается он, опустив голову. Немного помолчав, Ян снова устремляет на меня вдумчивый взгляд, будто на мне нарисованы сотни решений одной конкретной задачки и ему нужно выбрать самое сложное и заковыристое. – Первое – тебе всего двадцать, – отчеканивает он, поразив меня прохладой в некогда доброжелательном взгляде. – В современном мире девушки этого возраста не заинтересованы в учебе. Они занимаются собственным тюнингом, а после этого ищут щедрых мужиков, которым достаточно отсосать, чтобы жить и ни в чем себе не отказывать. Образование? Черта с два. Если только пройти секс-курсы, да и то такие девушки покажут настолько первоклассные навыки, что любой препод в этом предмете будет нервно покуривать в сторонке. Второе – ты красивая. Натуральная, настоящая и чертовски соблазнительная. Ты и сама знаешь силу своего воздействия, так зачем столько телодвижений, если мужики с радостью исполнят любое твое желание? Третье, – Ян сощуривается, а потом усмехается и цокает языком, приводя меня в полнейшее негодование, – двадцатилетняя, по-настоящему красивая…девственница? Серьезно? – усмехается он. – Девственница, которая занимается достаточно жестким для первого раза сексом? Девственница, которая не готовится к этой ночи несколько месяцев, не зажигает свечи, не волнуется, не смущается и самое главное – не делает это с парнем, которого любит?
– Только не говори, что тебя мучало это, пока мы трахались, как кролики? – бросаю я так же холодно.
– Мне просто сложно поверить, что столько всего идеального и одновременно неправильного может уживаться в одной двадцатилетней девушке!
– «Идеального и неправильного»? – усмехаюсь я, сделав к нему шаг. – И в чем эта идеальность состоит? Что я просто хочу получить этот чертов диплом, чтобы моя работа в кои-то-веки приносила мне настоящее удовольствие, а возвращалась я не в очередной перевалочный пункт, а в собственный дом? Или то, что я не зациклена на своей внешности и не стремлюсь перекромсать свое лицо, дабы «вписаться во всеобщую картину современного мира», где одна физиономия на всех? А моя «неправильность», полагаю, связана с сексуальной жизнью, которую я открыла для себя не так, как это делали другие девушки, с которыми ты спал? – Подхожу ближе, не сводя с него глаз. – Почему тебя это так волнует?
– Меня это не волнует, а удивляет.
– Не моя вина, что у нас с тобой разные взгляды на жизнь. То, что для тебя является нормой, для меня – абсурд.
– Ты ведь просто делаешь всё наоборот, – констатирует Ян, медленно оглядев мое лицо. – Выбираешь длинную и извилистую дорогу, вместо короткой и прямой. Только бы не быть похожей на свою маму.
– Я делаю только то, за что потом мне не будет стыдно, – говорю я одними губами. – За что я буду испытывать гордость прежде всего перед самой собой! Стыда и унижения мне в детстве хватило. Сполна! Я никогда не стану пудрить мужикам мозги и спать с ними только ради того, чтобы они стали моими «спонсорами». Я не стану превозносить девственность и молиться на нее, потому что считаю, что в мире есть вещи куда важнее и значимее! И представь себе, физическое и моральное удовольствие входит в этот огромный список! Если я не смущаюсь и не дрожу от страха, это вовсе не значит, что я лишена этих эмоций. Я просто давно выбрала себя, Ян. И буду делать это всегда.
– Разве твоя мама не сделала то же самое, когда оставила тебя ради мужчин?
– У нас с ней разные ценности.
– И какие у тебя?
– Правда, – отвечаю я, не задумываясь. – Жить по правде, говорить правду, быть честной. Ты думаешь, что с ней мало чего можно добиться, но у
