Я вздыхаю, смотрю в потолок и качаю головой. — Такой же ответ, как если бы он был в мафии.
— Сбежавший из психиатрической лечебницы?
— Ладно, этот разговор достиг предельной скорости бессмысленности.
Тебе пора спать. — Но вот это меня немного беспокоит.
— Фу, ты портишь мне все удовольствие. Ладно, я иду спать. Технически, я уже в постели, но я иду спать. Не то, чтобы я смогла заснуть из-за той истории о твоей оргазмической маленькой связи в русском отделе книжного магазина, но неважно. Приятных снов.
Я рассказала ей все, что произошло с Джеймсом с момента нашего последнего разговора. Не то, чтобы у меня был выбор: она прямо потребовала подробностей, как только подняла трубку.
Не думаю, что она шутила, когда сказала, что будет жить из-за меня. Майк, кажется, в последнее время расслабился в сексуальном плане.
Мы с Келли прощаемся и кладем трубку, потом я возвращаюсь на кухню и беру номер Эдмонда из записки, которую Эстель оставила на холодильнике. Начинаю набирать номер, но останавливаюсь, взглянув на часы.
Сейчас шесть утра.
Тогда мне приходит в голову блестящая идея посмотреть на стену почтовых ящиков на первом этаже. Дом десятиэтажный, и, по словам Эстель, на каждом этаже по четыре квартиры. Значит, там должно быть всего сорок почтовых ящиков.
Каждая из них помечена именем.
В доме может жить больше одного Джеймса, но мне придется назвать Келли их имена. Полная решимости, я иду в спальню, чтобы одеться, а затем спускаюсь на лифте вниз.
Через пятнадцать минут я отправляю Келли электронное письмо, состоящее всего из двух слов.
Джеймс Блэквуд.
Через несколько минут она отвечает.
Звучит как имя кинозвезды.
— Или псевдоним, — бормочу я, уставившись в экран.
Я не могу избавиться от странного ощущения, что где-то уже слышала это имя.
Глава 16
Я пытаюсь писать, но моя муза в отчаянии и отказывается появляться. Поэтому я провожу несколько часов, убирая квартиру, стараясь как можно больше заняться чем-то и не давать мыслям о Джеймсе вторгнуться в мою голову.
Одно мне удается лучше, чем другое.
После того, как квартира безупречно убрана, я иду в ближайший магазин. Я возвращаюсь домой с сыром, которого хватит на несколько жизней, и с таким большим багетом, что на нем можно было бы расстелить футон. Мне приходится проталкивать его через входную дверь.
В конце концов, я сдаюсь, захожу в спальню и падаю на кровать, где провожу часы, расслабленно глядя в потолок, время от времени думая о своей незавершенной работе, но в основном о Джеймсе.
Видимо, я задремала, потому что когда через некоторое время зазвонил домашний телефон на тумбочке, я в панике вскочила с места. Дезориентированная, я оглядываюсь.
Свет изменился. Послеобеденное солнце разрисовывает стены светящимися золотистыми полосами. На мгновение я не осознаю, где я, но настойчивый звонок телефона наконец возвращает меня к реальности.
— Алло?
— Дорогая, это я.
Зевая, я протираю кулаком глаза. Я дала Келли домашний номер во время нашего последнего разговора, потому что может пройти несколько дней, прежде чем я смогу починить свой мобильный или купить новый, если старый уже окончательно не будет работать.
— Привет.
— У тебя такой голос, как будто ты спала.
Мрачность ее тона заставляет меня затаить дыхание. — А у тебя такой голос, будто у тебя плохие новости.
— Так и есть.
Мой живот сжимается. Пульс начинает учащенно биться. Я перекидываю ноги через край кровати и крепче сжимаю телефон. — О, Боже. Джеймс в мафии, да?
Келли вздыхает, и это звучит грустно. — Нет, детка. Он не в мафии. Ничего подобного.
— Он женат. — Если она скажет так, я убью его голыми руками.
— Нет.
Когда она молчит слишком долго, я срываюсь. — Господи, Келли, что это за хрень? Я тут умираю!
— Позволь мне начать с хорошего. У твоего парня отличная кредитная история. Он вовремя платит налоги. Он чист с точки зрения закона: никаких тяжких преступлений, криминального прошлого, неисполненных ордеров, бла-бла-бла.
У меня перехватывает дыхание от нетерпения. — Да? И?
Она прочищает горло. — Он вырос в Сан-Франциско. Получил стипендию в Институте искусств в Чикаго, затем продолжил образование в Национальной школе изящных искусств в Париже.
Значит, он американец, как и я. Почему у меня дрожат руки? — Что еще?
— Хочешь знать, сколько у него на банковском счету? Потому что я была удивлена, насколько он богат, учитывая весь этот стереотип о голодных художниках...
— Келли! Нет, я не хочу знать, сколько у него денег! Я хочу знать, чего ты так долго тянешь!
После паузы она отвечает. — У него боковой амиотрофический склероз.
Я хмурюсь, ища в памяти любые подсказки о том, что такое БАС, но ничего не нахожу. — Я понятия не имею, что это значит.
— Боковой амиотрофический склероз. Болезнь Лу Герига.
По тону ее голоса я понимаю, что это плохо, но не знаю, насколько именно, пока она не добавляет: — Знаешь, это то, от чего умер астрофизик Стивен Хокинг.
Я представляю сморщенную и скрученную фигуру мужчины в инвалидной коляске с электроприводом. Полностью парализованного человека, который не может ни говорить, ни двигаться, ни делать что-то самостоятельно. Человека, запертого в ненужном теле, но с полным потенциалом своего гениального мозга.
Человек, погребенный в собственной плоти.
Я задыхаюсь от ужаса, а потом затыкаю рот ладонью.
— Прости, детка. Я знаю, что это много. Особенно после... после всего, что ты уже пережила.
— Ты уверена? — прошептала я.
— К сожалению, да. Когда Майк ничего не нашел в кредитной истории Джеймса или его судимостях, он решил проверить его медицинскую историю на случай, если у него был герпес или что-то похуже, что он пытался скрыть от тебя. Ему поставили диагноз в прошлом году.
Очевидно, он участвовал в нескольких клинических испытаниях.
Боже мой, вот почему ему пришлось поехать в Германию. — Каков прогноз для этой болезни? Прогрессирование медленное? Существует ли лечение?
Голос Келли становится тише, но ее слова поражают меня до глубины души.
— Лекарства нет. Это всегда неизлечимо. Большинство людей умирают в течение трех-четырех лет после постановки диагноза.
Теперь это имеет смысл. Все это имеет совершенный, ужасный смысл.
Неуловимость Джеймса. Его меланхолия. Его слова о том, что у него нет времени на светские беседы, и что иногда незнание является более мудрым выбором. Его странная интенсивность. Его портреты людей, страдающих от боли.
Его одержимость смертью.
Все это сочетается, словно кусочки пазла, которые подгоняются друг к другу, пока я не вижу полную картину, раскрывающуюся в своей ужасной правде:
Джеймс умирает.
Я думаю, меня сейчас вырвет.
Мой голос дрожит, я умоляю: — Что мне делать?
Ответ Келли мгновенный и твердый. — Порви с ним.
— Что? Боже, я не могу быть такой безжалостной!
— Он уже дал тебе отмашку. Тебе не придется ничего объяснять. Просто не звони ему больше. Уходи и спаси себя от разбитого сердца. — Ее голос смягчился. — Разве с тебя еще недостаточно?
Эта идея кажется мне совершенно неправильной. Я качаю головой, настаивая: — Нет, мне надо поговорить с ним об этом.
— Ты не можешь говорить с ним об этом, детка! А что бы ты сказала? Я попросила своего друга из ФБР просмотреть всю историю твоей жизни, потому что подумала, что ты можешь быть психом? Как ты думаешь, как он к этому отнесется?
Я встаю и начинаю ходить по комнате, жуя ноготь большого пальца и пытаясь думать, но мои мысли настолько разбросаны, что это невозможно.
С моей стороны было неправильно просить Майка проверить Джеймса. Независимо от моих причин, это было неправильно, и теперь я это понимаю. Я нарушила его приватность. Если меня не устраивало то, что было между нами — политика никаких вопросов, которую я установила, — я должна была так и сказать, а не действовать за его спиной, чтобы получить ответы.
