— У тебя хорошая подружка, сынок.
— Ох, она не моя… — начал я, но он отвернулся прежде, чем я смог закончить предложение.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Джесс
3 мая
Я смотрю на небо, лазурно-голубое и безоблачное, и чувствую тепло солнца на своем лице. С таким же успехом могла быть середина августа, а не мая. Тихий практичный голосок всплывает в моей голове и указывает, что мне, вероятно, следует воспользоваться солнцезащитным кремом. Я останавливаюсь на секунду и роюсь в своей сумке — уверена, что где-то там есть немного.
— Лучше всего в мае, до того, как появятся туристы на летние каникулы, — говорит Алекс. Мы в Риджентс-парке, рядом с зоопарком. Мы какое-то время не выходили на прогулки и вообще не были вместе после Марафона — я была полностью поглощена работой, а Алекс начал работать в гериатрическом отделение. Он работал в ночи, когда, казалось, все умирают — довольно мрачно, поэтому я осторожно спрашиваю, как дела, потому что, кажется, каждая история начинается с «прошлой ночью мы потеряли еще одного…» Не знаю, как он это делает и остается жизнерадостным. Это странно. Я не могу представить, что могло заставить кого-то захотеть стать медбратом или медсестрой, но что бы это ни было, я за них очень рада.
— Я так устал, что мог бы проспать неделю, — говорит Алекс.
— Можем немного поваляться на траве. Нам не обязательно проходить по десять миль в день, если ты не хочешь.
Он останавливается и смотрит на траву. Свежескошенной она выглядит довольно соблазнительно.
— Ненадолго?
— Ненадолго, — соглашаюсь я.
Мы ложимся на траву, бок о бок, и смотрим в небо.
— Когда я была маленькой, мы с дедушкой часто лежали на пляже и разглядывали очертания облаков, — сказала я. Я забывала об этом до сих пор, глядя на облако, смутно напоминающее снеговика, парящее над нами.
— «Хочешь слепить снеговика…» — поет Алекс.
— Ты потратил слишком много времени на работу в детском отделении.
— Будто я не знаю. Думаю, я знаю весь сюжет «Холодного сердца».
— У него вообще есть сюжет? — я спрашиваю.
Он поворачивает голову, чтобы посмотреть на меня:
— Есть ли сюжет? Я хочу, чтобы ты знала, что прямо сейчас ученые спорят о том, является ли «Холодное сердце» феминистским трактатом или он по своей сути проблематичен из-за изображения троллей.
— Серьезно?
Он кивает:
— Серьезно.
— Думаю, мне нужно посмотреть его и выяснить.
— Договорились, — он поворачивает голову и снова смотрит на небо. Воздух насыщен ароматом сахарной ваты, горького кофе и слабым запахом чего-то явно животного из зоопарка.
— Роаааар!
Что-то пролетает мимо наших голов, и я переворачиваюсь на бок так же, как это делает Алекс, так что мы смотрим прямо друг на друга. Его брови хмурятся, но он смеется. Он переворачивается и заставляет себя встать.
— Что, черт возьми, это было? — я поднимаюсь, отряхивая с ног свежескошенную траву.
— Сбежавший из зоопарка низко-летающий зверь? — спрашивает он.
Я указываю на другой конец парка:
— Кажется, я нашла преступника.
Маленький ребенок держится за пульт дистанционного управления, неумело пытаясь управлять крошечным самолетом и одновременно создавая звуковые эффекты.
— Тимми, не летай так близко к людям, — кричит его мать, подбегая к нему и хватая пульт, но уже слишком поздно. Самолет, который секунду назад пронесся над нашими головами, врезался прямо в газету, которую читает пожилой и угрюмого вида мужчина, сидя в полосатом шезлонге. Он опускает газету и смотрит на нас поверх очков. Мы с Алексом отворачиваемся, стараясь не хихикать.
— Давай убираться отсюда, пока у нас не начались неприятности, — говорит Алекс.
Мы идем вдоль края ограды зоопарка, глядя на сетку, которая свисает с высоких перил, не пуская нас и животных внутрь.
Жираф смотрит на нас через ограду, задумчиво жуя.
— О, смотри, — указываю я на нее.
Алекс поднимает взгляд, прикрывая глаза:
— Привет, красавчик.
— Она прелестна, не так ли?
— Возможно, это он. Не знаю, как ты определяешь пол жирафов.
— Извини. Привет, великолепный жираф неопределенного пола, — говорю я, смеясь. Алекс держит руки в карманах джинсов и легонько подталкивает меня плечом.
— Хочешь мороженого? — спрашивает он.
— Божечки, да.
Он указывает на киоск на другой стороне парка:
— Наперегонки.
— Тебе сколько, пять лет? — спрашиваю я, но он уже убежал. Я добираюсь туда спустя целую вечность после него, осознавая, когда стою, уперев руки в колени, а мои легкие словно горят, что, возможно, пришло время мне как следует размяться.
— Прости, — говорит Алекс сверху, рядом с которым я склонилась. Я делаю вдох и выпрямляюсь, вставая, чтобы посмотреть ему в глаза. Он протягивает мне мороженое, политое малиновым соусом и покрытое радужной посыпкой.
— За это, — я беру у него рожок и слизываю дорожку мороженого, стекающую по краю рожка, — я прощу тебя. На этот раз.
— Как у твоей подруги Джен продвигаются дела с охраной с проживанием?
— Ох… — я поднимаю глаза. Он помнит так много деталей. Алекс обращает внимание на мелочи, я это заметила. Он единственный в доме, кто помнит, как все пьют чай и кофе, и ему не нужно спрашивать об этом. Это мило. — Я забыла, что говорила тебе об этом. Думаю, у нее все в порядке. Блестящий шар в спальне — это очень в ее стиле.
— Я хотел спросить у тебя совета кое о чем, — говорит Алекс, когда мы снова начинаем идти. Я искоса смотрю на него. Он кусает краешек своего рожка с мороженым, сосредоточенно хмурясь и вертя его в руках. Никогда не видела, чтобы кто-нибудь так ел мороженое.
— Продолжай, — я шаркаю носком ботинка по гравию дорожки. Стайка туристов пролетает мимо нас на велосипедах, визжа от смеха, и мы отскакиваем в сторону.
— Это насчет Эммы.
Ох.
Нет.
Мое мороженое становится очень интересным, и я пристально смотрю на него, надеясь, что не покраснела. Алекс останавливается, поворачиваясь, чтобы посмотреть на меня. Я пытаюсь не глядеть на него, но мне приходится смотреть ему в глаза, и я сглатываю при этом.
— Эммы? — беззаботно переспрашиваю я. — А что с ней?
— Ну, дело в том… — он замолкает, кусает ноготь большого пальца и смотрит вдаль, обратно на животных зоопарка. Я вижу высокую фигуру жирафа, тянущегося вверх, чтобы набрать в рот листьев с одного из деревьев. Мимо пролетает самолет, на задней панели которого висит реклама в старомодном стиле. Жужжат пчелы, визжат дети, шуршит гравий, и я жду, что он что-нибудь скажет, а потом все это превращается в мешанину слов. — Не знаю, знаешь ли ты… — он проводит рукой по волосам. — Я не хочу, чтобы это было неловко.
— Все в порядке, — беззаботно говорю я. — Имею в виду, думаю, каждый уже немного догадался, так что это не будет важным делом. И я уверена, что вы будете очень счастливы. Из вас получится хорошая пара, — думаю, что у меня неплохо получилось. Возможно, было бы лучше сейчас. Я сжимаю губы, прежде чем с них сорвутся еще какие-нибудь слова.
Он снова проводит рукой по волосам, отчего они встают дыбом. Мне наполовину хочется рассмеяться, но в то же время хочется разрыдаться и закричать, это нечестно, как ребенку, и убежать прочь. Он мне нравится, и я нравлюсь ему, и мы ладим и смешим друг друга, а я никогда не видела, чтобы они с Эммой смеялись вместе, и почему так должно быть, что я всегда такая…
— Мы не вместе, — твердо говорит он. — И я не хочу, чтобы мы были. В этом проблема.
— Оооо, — я поднимаю брови, пытаясь выглядеть мудрой и знающей, но определенно не испытываю облегчения. Не уверена, насколько хорошо у меня это получается.
— Дело в том, что на прошлой неделе она упомянула кое-что обо мне по телефону подруге, и я… Боже, мне так неловко это говорить. Я не строю из себя самонадеянного человека. У меня просто возникло ощущение, что она хочет большего, чем…
