– Маша? Что случилось? Почему ты не на работе? – шаркала за мной по квартире Полина Ильинична. Еще бы, она разволновалась, ведь я впервые за все три года ушла с работы днем. Впрочем, однажды же меня с нее практически выгнали. В тот раз, когда я узнала о беременности.
– Полина Ильинична, – я внезапно остановилась посреди коридора, так, что она чуть в меня не врезалась. – Скажите честно, если бы вы были мужчиной, вы бы обратили на меня внимание. Ну, хоть на секундочку смогли бы представить, что меня можно хотеть?
– Что? – опешила бабуля.
– Ну, вот меня – меня можно полюбить. Хоть немного?
– А что с тобой не так? – удивилась она. Видимо, в отличие от Риммы, моя старушка смотрела не на меня, а сквозь. Так бывает с теми, кто находится слишком близко к нам, практически вплотную. Мы так много общаемся, что не замечаем, как меняемся.
– Я страшна, как черт! – от бессилия я сжала кулаки. Полина Ильинична несколько секунд с недоумением смотрела на меня, а потом выдала:
– Машенька, если бы я была мужчиной, я бы немедленно на тебе женилась! Господи, да лучше тебя нет в целом мире.
– Правда? – несколько полегчало мне. И все-таки, я сделала то, чего ни разу не позволяла себе в обычной жизни. Пошла в дорогой салон красоты.
– Что вы желаете? – любезно улыбнулась мне феерически красивая и нереально ухоженная девица в белоснежных брюках. В таких штанах, чтобы сохранить белизну, надо садиться только на стерильные матовые поверхности. Поверьте, я знаю, о чем говорю. Ведь я человек, которому в свое время приходилось самой приводить в порядок белые халаты. Такая мука, я вам доложу. Хвала небесам, что на Скорой уже давно ввели синие робы. Просто небо и земля.
– Я бы хотела привести себя в порядок, – пространно намекнула я, более всего желая провалиться от стыда под землю. В сравнении с этой царицей полей, я выглядела засохшим бурьяном. Более всего меня «убили» ее ногти – длинные, отполированные, какого-то изысканного бежево-розового оттенка. И с тонко нарисованным деревцем. Все это великолепие я рассматривала, пока она изящно листала прейскурант. Потрясали и ногти, и прейскурант. Я бы ушла отсюда немедленно, не задумываясь, ибо здесь за одну только укладку мне предлагалось выложить львиную долю моей официальной зарплаты.
– Так что будем делать? – ласково улыбнулась девица. Я заставила себя вспомнить отражение в Карликовском зеркале, сжала зубы и улыбнулась ей в ответ.
– Все, что угодно, чтобы завтра вечером выглядеть лучше, чем сейчас.
– Тогда рекомендую начать с маникюра-педикюра, стрижки и питательной маски для лица, – окончательно влюбленным взором она проводила меня в глубину красиво декорированной студии, где меня должны были реанимировать и реабилитировать. Все за сутки.
– Вы в курсе, что у вас совершенно секущиеся волосы? – не стал ходить вокруг да около мастер-парикмахер, молодой человек этнической внешности. Наверное, бурят. Но на мой нестрогий вкус, никакого акцента, чистый московский выговор. Везет!
– Да что вы? – я неуверенно пощупала волосы. Волосы как волосы, свисают вниз, цвета неопределенного, темно-мышиного.
– Так же можно и вообще без волос остаться! – авторитетно закивал мастер.
– И что же делать? – растерялась я.
– При таких слабых волосах надо носить короткую стрижку, – заверил меня он. Дальше я, как под гипнозом, согласилась на все, что он мне предложил. Он красиво демонстрировал мне картинки из журналов, где прекрасные женщины смотрели на меня обольстительно и изысканно.
– Хотите быть такой? – спрашивал меня этот змей-искуситель. Еще бы, я не хотела. Он рассказал мне, что я имею практически такой же контур лица, как и у этих сирен. Что я смогу заманить в свою гавань еще не один одинокий корабль, если доверюсь его умелым и креативным рукам. Он мягко массировал мне голову, чтобы окончательно лишить воли. И потом, сонную, помытую и намазанную ароматным бальзамом, он запихнул меня в удобное кресло и включил музыку. Очнулась я только тогда, когда он резким движением отчекрыжил от моей шевелюры ее большую часть, оставив только жалкие пять-десять сантиметров. Точнее мне на глаз было определить трудно.
– Что вы делаете? – дернулась я. – Зачем так коротко?
– Ап! – улыбнулся он. – Теперь все равно уже поздно!
– Как поздно? – запаниковала я.
– Теперь вам остается только мне довериться.
– А вы уверены, что получится то, что надо.
– Как я могу быть уверен, – философски заметил он. – Посмотрим.
– Ладно, – я сглотнула слюну и зажмурилась. Пусть делает, что хочет. В конце концов, это всего лишь стрижка. Разве она может что-то изменить. И маникюр, пусть будет, хотя не далее, как к следующей смене придется стереть ацетоном все следы этого произведения искусства, похожего на творения ранних голландцев. – И как получается?
– Пока катастрофы не вижу, – меланхолично кивнул мастер и объехал меня на кресле без спинки.
– Это утешает, – согласилась я. Действительно, катастрофу я уже видела, и она отражалась от Карликовского зеркальца, которое, как в сказке, немедленно рассказало мне всю правду. Разве может быть еще хуже, подумала я. Однако, как я уже говорила, жизнь тем и интересна, что иногда преподносит нам сюрпризы. Когда цепкий бурят выпустил меня из своих лап, а произошло это ой как не скоро, я открыла глаза и увидела перед собой нечто. В зеркале передо мной стоял, дико озираясь, нелепый подросток, тощий и с длинной ненадежной шеей. Над испуганным лицом, прямо после бровей, возвышалась пышная шапка ярко-красных волос. Я онемела и раскрывала рот, как рыба, оставшаяся без воды. Потом сглотнула и спросила:
– А это смывается?
– Что, не нравится? – до странности удивился творец этого безобразия. Я бы даже сказала – тварюга.
– НЕТ! – рявкнула я.
– Но вы же просили сделать что-то необычное, яркое, – у бурята задрожали губы. Я же их, наоборот, сжала в тонкую ниточку.
– Я? Я просила что-то необычное? Это в каком таком месте? Ткните пальцем! – приходила в ярость я прямо в процессе разглядывания этого чуда парикмахерского искусства на своей голове.
– Вам очень идет! – старательно изображал он. Мне захотелось разрыдаться. В итоге нас пришлось разнимать администратору. В процессе долгих мучительных переговоров мы все решили, что: во-первых, стрижка действительно ужасная и мне не идет. Я требовала занести парикмахеру выговор в личное дело, но оказалось, что у них в их буржуйском салоне нет такого понятия – личное дело. Хотела бы я перестать бояться этого долбаного занесения! Во-вторых, к маникюру, педикюру и цвету лица я претензий не имею, и даже больше, тональный крем, которым им удалось замазать мои круги под глазами, готова приобрести за практически любые деньги. И, в-третьих, даже готова оплатить услуги парикмахера при условии, что кто-то переделает этот пожар на крыше и придаст мне обратно не экстремальный, пригодный для повседневной жизни вид. Что, в-четвертых, и было по возможности сделано. Волосы стали темными, цвета баклажана. Не могу сказать, чтобы я пришла в восторг от такого колора, но, по крайней мере, мне перехотелось побриться налысо и носить шапочку. На улице же уже была пусть и не самая теплая, но все же весна. Так что я бешено боролась за свое право ходить без головного убора. И путем какого-то достригания круглая дурацкая шапка вокруг моей черепушки трансформировалась в приличные, аккуратно обрамляющие лицо прядки.
