И спустя долгих три недели после памятного вечера Кирилл решился на продолжение знакомства. В конце концов, он не слишком-то и обманывает Тамару — они ведь оба знают, что не любят друг друга, а вместе живут только потому, что очень похожи друг на друга, не внешне, нет — сугубо отношением к миру, к людям. Потребительским своим отношением ко всему вокруг. А потребители ведь на то и потребители, чтобы потреблять. Что можно и что нельзя. Свое и чужое. Свежее и не очень. Хорошее и плохое. Белое и черное. Потребители всеядны.
Кирилл и сам не заметил, как превратился в циника. Поступившись одним единственным принципом, шагнул на скользкую дорожку наплевательства на всех и вся. Отныне были важны только его желания. Уже и не вспоминал, как еще совсем недавно мечтал о любви. Глупости, это было очень давно, когда он был еще наивным мальчишкой. Это было очень давно, слишком давно для того, чтобы быть правдой, чтобы помнить об этом. Это было до того рокового дня, когда в его жизнь вихрем ворвалась рыжая бестия с хищным оскалом.
И теперь наплевать на все. Даже если Тамара узнает о его связи со Светланой — плевать, ее проблемы. Он ей, в сущности, ничего не должен. Они — всего лишь парочка хищников, но охотятся они в одиночку. У каждого своя добыча.
Кирилл не задумывался, не терзался мыслями — а верна ли ему Тамара? Верна, неверна — какая разница? Ему от этого ни холодно, ни жарко. Они просто два хищника, обитающих в одном лесу, две отдельных диких особи, и ничего более. И ни единой общности интересов, ничего, кроме хищности натур. Поэтому она вольна вести себя, как заблагорассудится. Опасность ей не угрожает, она же хищница, она сама опасность. А потому пусть гуляет, где хочет — лес большой, всем места хватит. Даже ему с его добычей, со Светой…
Он ждал ее у офисного центра. Ждал в машине, даже не посчитал нужным выйти. Когда она покинула здание и направилась в сторону остановки, он просто посигналил, как в прошлый раз. Но тогда он еще и приветливо помахал ей в окошко, позвал по имени. Теперь не сделал даже этого. Просто посигналил, и все. И был абсолютно уверен — подойдет, куда денется.
И она действительно подошла. Молча села в машину, как-то скукожившись, сжавшись в комок. Как будто хотела спрятаться от него, от самой себя. Села на заднее сиденье, словно не считая себя достойной гордо сидеть рядом с ним. Нет, она как-нибудь, она скромненько, она сзади, не беспокойтесь…
Только почти уже доехав до дома, Света тихонько попросила:
— Мне продукты надо купить. Ты не мог бы остановиться у магазина?
Кирилл по-прежнему не сказал ни слова. Остановил машину, не открыл перед пассажиркой двери, не предложил руку. Чувствовал себя последней сволочью, видимо еще не до конца перевоплотился в циника, в хищника, еще не заматерел, но не сделал и малейшей попытки как-то смягчить обстановку. Дождался, пока она вернулась с полным пакетом продуктов и опять же не предложил помощи. Лишь выйдя из машины около ее дома, позволил себе забрать у нее тяжелый пакет.
Дома они тоже молчали. Неловкость чувствовалась в каждом движении, однако ни один из них даже не предпринял попытки исправить эту неловкость, заговорить, пошутить, разрядить атмосферу. Кирилл по-хозяйски прошел в комнату, не дожидаясь приглашения, остановился в ее центре, суровым взглядом показывая, что ждет ее. Света послушно подошла, даже не зайдя в кухоньку, не разложив по полкам холодильника купленные продукты — некогда, потом, все потом. Подошла почти вплотную, и так и стояла с опущенной головой: вот она я, берите, делайте, что нужно…
И вот эта ее покладистость, покорность, какая-то собачья преданность и бессловесность разозлили Кирилла. Ведь не за этим шел, не скотства хотел! Он, может, и циник, может, и хищник, но шел-то за любовью! Зачем она так? Почему всё так, почему всё неправильно?! Но исправить ничего не мог. А хотел? Да, хотел, но не знал, как. И некогда было, не хватило времени. Потому что уже не мог сдерживать себя, потому что слишком долго ждал, когда она снова окажется в его руках…
А потом снова был борщ, на сей раз зеленый, но опять же умопомрачительно вкусный. На второе — вкуснейший плов. Света, как и в прошлый раз, накрыла стол на двоих, но сама не ела, скромненько пристроившись на табуретке и не смея поднять взгляд на Кирилла.
— Ешь, — приказал он.
Света послушно взяла ложку и начала прихлебывать. Ее покорность вновь возмутила Кирилла:
— Почему ты такая?!
Света оставила ложку в тарелке, скукожилась на своей табуретке, как кролик перед удавом, ничего не ответила.
— Почему ты такая? — повторил Кирилл. — Почему не смотришь в глаза?! Почему ты вообще такая?!
Не смог найти подходящих слов, в бешенстве бросил ложку по примеру хозяйки, неопределенно обвел руками пространство:
— Почему? Почему всё так? Ты нимфоманка, да? Ты так любишь это дело, что готова с каждым, кто тебя пожелает?
Света вздрогнула, как от удара, согнулась еще больше, скрючилась на табуретке. Потом, не в силах вынести позора, подскочила и убежала в единственную комнату. Кирилл вернулся к остывающему борщу, проглотил несколько ложек и вновь бросил ложку. Черт! Все не как у людей! Не баба, а черт те что. Даже и не знаешь, как себя вести с нею. И угораздило же именно от этой, бесформенной-безответной, такой расплывчатой и прозрачной, получить то, чего никогда не давала ни одна другая, настоящая, женщина!
Посидел минутку-другую. И что делать? Она, видите ли, обиделась. Можно подумать, ему не обидно! Он, можно сказать, к ней душой и телом, а она… Как последняя шалава, как подстилка… Эх, плюнуть бы, уйти, забыть, как страшный сон! Так ведь не получится, он ведь уже пытался! Лезет ведь в голову и днем и ночью, зараза белобрысая!
А может, зря он так? Оно, конечно, мыслей в голову лезет множество, всяких разных, кроме хороших. А может, он все неправильно понял? Ну не может ведь быть, чтобы она оказалась такая. Такие — они все другие, совсем-совсем другие. Уж если женщина беспутна — так беспутна во всем. А эта… С виду скромная такая, ласковая. А голос, а картавость эта? Бесконечное смущение, покраснение по поводу и без. Разве беспутные женщины так себя ведут? Попробуй-ка заставь распутницу покраснеть да смутиться! Она тебе в лицо нагло рассмеется. А Света…
Кирилл прошел в комнату. Светлана свернулась клубочком на диване и тихонько плакала. Правда, ее лица не было видно, но плечики ее мелко-мелко подрагивали. Плачет?! Распутницы не плачут, они только вульгарно хохочут.
Присел на корточки перед диваном, положил руку на ее плечо:
— Света.
Та затихла. Перестала ли плакать, нет ли, но уже не вздрагивала, насторожилась вся, напряглась, словно приготовилась к новому удару.
