Нашим единственным приглашенным был Жан. Он спал на руках Изабель во время церемонии и в церкви Сан-Сюльпис. Весь в Фабьена. Он проснулся только на улице Пекле, когда мы уже вышли из мэрии. Софи предусмотрительно припасла бутылочку с молоком, которую она достала из сумочки. На похороны Фабьена она нарядилась в платье от Сен-Лорана, а вышла за меня замуж в белом костюме от Прада, который, но ее словам, разорил ее. Она спросила, чего мне стоило жениться на бедной. Я ответил: ничего. Нет: кое-что. Это мне стоило кое-чего.
Изабель должна была сразу же вернуться в Анже, где она преподает английский язык в техникуме. В то время как две сестры отошли в сторону обсудить вещи, которые не интересовали ни меня, ни Саверио, итальянец взял меня под руку и сказал, что должен мне что-то рассказать. Он не знал, имеет ли он право это делать, но чувствовал, что должен это сделать. Во время своей последней встречи с Фабьеном на улице Эрнеста и Анри Руселля Катрин сообщила своему сыну, что он был сыном не фармацевта, а художника, с которым наша мать жила перед тем, как выйти замуж за папу. Они переспали в 1971 году в отеле Латинского квартала. Просто чтобы попробовать. Они поняли, что больше не любят друг друга, но было поздно: они сделали ребенка.
— Зачем она ему это сказала?
— Чтобы объяснить, что отец не имеет никакого значения, что важна только мать.
— Фабьен обожал папу.
— Это раздражало твою мать. Она не понимала, что ее сын находил в ее муже, который не был отцом ее сына.
— Ты об этом знал?
— Да. Она мне об этом сказала через несколько лет после нашей встречи. Фабьен считал, что я занимал место его отца, но это было место его отчима. Это меня смягчало. Вот почему я терпел все его проделки.
— Как он отреагировал, узнав такую новость?
— Он сказал, что его утешило то, что ты ему брат лишь наполовину. Он почувствовал себя менее преданным.
Я не мог не улыбнуться. Мне всегда нравился юмор Фабьена: грубый, строгий и без культурных коннотаций.
— Ты считаешь, что он покончил жизнь самоубийством? — спросил я.
— Он убивал себя каждый день aлкоголем и наркотиками. Он был парнем, который хотел не жить, а только наслаждаться жизнью, а самое большое наслаждение — это смерть.
— Это по Фрейду?
— Нет, скорее по Саду.
— Два автора, которых он не читал.
Саверио похлопал меня по плечу, будто хотел сказать, что это не имеет никакого значения, что мы читали, а что нет. Он не мог остаться с нами на обед и отвез на своей машине Изабель на вокзал Монпарнас. Я остался один на улице Вожирар с моей супругой и с ее ребенком. Заголовки журналов кричали об угрозе терроризма (56 убитых и 700 раненых в Лондоне в четверг, 7 июля), от чего мне было ни холодно ни жарко. Рука Софи скользнула по моей, как во время нашего первого вечера в кинотеатре на Елисейских Полях. Она сказала мне печальным голосом, что она счастлива, я ответил ей счастливым голосом, что я печален. Для нее это не было свадьбой, о которой она мечтала. Она была чуть хуже, чем похороны моего брата. Но она сказала, что предпочла бы какую угодно свадьбу каким угодно похоронам. И повторила, что она счастлива.
Каждое утро вот уже почти два года я вижу, как на лице Жана вырисовывается лицо Фабьена. Мне не нужно делать анализ ДНК, чтобы узнать, что мой сын — сын моего брата. Извиняюсь, моего единоутробного брата. Его прямой нос появляется на кукольном личике малыша. У них такие же голубые глаза, как на акварели от 12 июля 1980 года. Невозможно, чтобы Катрин и Аннабель не заметили этого сходства. Так же как и сходства Тома со мной, такого явного на фотографиях, которые мне привозит Софи из Мароля. Отныне моя супруга и моя мать знают, что Аннабель им солгала. Но они продолжают делать вид, что лгун — это я. Мне все равно, так как я их не люблю. Единственный, кого я люблю, — это Аннабель, и она знает, что воспитывает нашего сына. Тогда как я ежедневно забочусь о моем воскресшем маленьком брате.
