Не сдерживаясь, в красках описываю все, что я по этому поводу думаю. Цензурных слов нет.
– Я с ней поговорю.
– Попробуйте, конечно. Но это бесполезное дело. Ваша жена – барышня обстоятельная, даже справку подготовила, – смеется.
– Какую справку?
– О беременности.
– Че-го? – меня бросает в жар. Я отхожу от окна, пересекаю небольшой кабинет и застываю, едва не прижавшись носом к носу Азарова. – Ну-ка, повтори!
– А что непонятно? – теряется Никита Семеныч. – Я сказал ей о разводе. Она сразу же пошла в отказ. Ну и…
– Что?
– Тут я виноват, наверное, – Азаров нервничает. – Потому что это я ее надоумил.
– Да выскажешься ты или нет?!
– Нина Васильевна спросила меня, как своего адвоката, о том, существует ли шанс избежать развода. Я и ляпнул про беременность. Без задней мысли. Откуда мне было знать, что она в тот же день к врачу помчится? Сумасшедшая баба.
– Эй! Хорош. Ты о моей жене говоришь! Берега не путай.
– Вы б уж определились, – закатывает Азаров глаза. – Вот, кстати. Если хотите ознакомиться.
Забираю бумажку. Справка. Дана по месту требования. С колотящимся сердцем прохожусь несколько раз взглядом по незамысловатому тексту. Облизываю губы. Самойлов с Азаровым хмуро за мной наблюдают. Дергаю ворот свободной, в общем-то, футболки.
– Это ж херня?
– Судя по тому, что до развода никто о беременности Нины Васильевны не знал – херня полная, – разводит руками Азаров. – Я могу инициировать проверку подлинности документа, но если всплывает, что справка липовая, пострадает не только Нина Васильевна, но и врач, который ее выписал.
– Дурочка, – рычу. – Что же она творит?!
– Любит.
– Чего? – вскидываюсь. Повторять Никита не решается. Лишь руки перед собой выставляет, мол, я не в свое дело не лезу. Вот и правильно. В этом костре уже и так достаточно дров. В груди так горит, что я вот-вот загнусь. Меня уничтожает неизвестность. А тут еще эта справка. И ведь понимаю, что, скорее всего, она ее где-то купила, но не могу отделаться от страха, что моя девочка там одна, без меня, без защиты... Еще и беременная. Ведь может такое быть? Наверное. Я не всегда использовал презервативы, а прерванный акт, это я еще со времен школы усвоил, не самый надежный способ контрацепции. Особенно учитывая, как качественно я ее «удобрял».
– Нужно, чтобы ты выяснил.
– Что именно?
– Беременна она или нет!
Азаров изумленно вскидывает брови:
– И как же я это сделаю?
– Понятия не имею. У тебя же есть дети. Ты можешь отличить беременную от не беременной, так?!
– Ну, может, свою жену я бы и отличил. Ключевое здесь слово – «свою».
– Не проще ли вам спросить у нее напрямую? – откашливается Самойлов.
Не проще! Я не просто так оборвал все связи. Гораздо легче вырвать из сердца с корнем, чем продлевать эту агонию. Я поэтому сразу отказался от этой идеи. Никаких разговоров. Никаких обещаний. Никакого общения лично. Ни-че-го, что может ее ко мне привязать чувством долга.
Может быть, потом. Когда все уляжется, и я отмотаю срок. А может, и нет. Если Нина за это время устроит свою судьбу. Кем я буду, если сейчас заставлю ее себя ждать? Тратить на это гребаное ожидание ее лучшие годы. Разве мало она уже потратила? Разве мало мне десяти лет? Кто я такой, чтобы столько на себя брать? Чем я буду расплачиваться, если я в такие долги влезу? В конце концов, жизнь так устроена – если хочешь получить что-то ценное, нужно в это вложиться. А я своей жене ничего толком не успел дать.
К тому же ей действительно надо рожать. Нина говорила, что хочет мелкого. А я… блядь. Ну, где нам детей делать? В занюханной комнате для свиданий? На кровати, где до нас перетрахалось несколько поколений зэков? Серьезно? Чтобы потом она ко мне на эти самые свидания в зону уже с дитем приезжала? Сомнительная романтика. Не обижу я ее так. Самому похер, конечно. Но она славная, чистая девочка и достойна гораздо большего. К тому же у меня уже есть один неприкаянный ребенок. Вика. И это тоже взрывает голову, тогда как я всеми силами пытаюсь сохранить хоть какой-то, мать его, адекват. Потому что от того, как я сейчас себя поведу, очень много зависит.
Но если она уже беременна…
И снова мы возвращаемся к вопросу о том, насколько это реально. А уже этот вопрос провоцирует воспоминания. Наши ночи одна за другой выстраиваются перед моими воспаленными глазами стройным рядом. И не только ночи. Картинки нашей жизни такие яркие, что тело не может не реагировать.
– Может, и позвоню.
– Ну, слава те господи. – Азаров протягивает телефон.
– Не сейчас. Давай, и правда, к делу.
Потом, уже вернувшись в камеру, жалею, что не поговорили. Хотя что бы она мне ответила? Нет, Ставрос, конечно, я не беременна, а справка моя – туфта? Ну, не дура же она.
Не спится. Вновь и вновь прокручиваю в голове, как все у нас было. Тело ломит. Член стоит так, что реально причиняет боль. Кому расскажи, чем заняты мои мысли – поржут. Вообще ведь о другом париться надо, когда вся жизнь псу под хвост, считай.
Хожу из одного угла клетки в другой, пока сокамерники не начинают на меня гнать. Мужикам спать хочется, а я мельтешу. Хрен ведь его знает, кого ко мне посадили. И для каких целей. Нельзя мне эмоции показывать, но они лезут. Неконтролируемые совсем. Столько там всего. Ревность с чего-то вдруг. Хотя если бы Лунопопой понравился кто-то другой, тот же Герман, разве стала бы она за наш брак цепляться? Нет. Да и слишком мало времени прошло, чтобы она переключилась. Все понимаю. Но один черт с ума схожу. И ведь это только начало. Что будет дальше, даже сложно представить.
Лучше вообще ее с другим не визуализировать.
Вот беременной – да!
Или нет. Сука! Что же так кроет?
Как отключить этот атомный реактор внутри, перекинув мысли на то, что сейчас действительно важно? У меня ведь полная жопа вполне реальных проблем, а я киплю из-за надуманных.
До следующей встречи с Азаровым еле доживаю. Клиент я особенный. Телефон даже за взятку никто не решается дать. Хотя с другими зэками таких проблем не возникает. Уроды.
– У меня тут новости…
– Все потом. Позвонить дай.
– Не положено, Грек! – оживает сонный надзиратель.
– Да ладно вам, лейтенант. Бабе он своей звякнет, не подельникам же. А мы в долгу не останемся. Тоже мне – нашел рецидивиста.
– Пусть в слепую зону уйдет, – бормочет, не глядя.
Руки аж дрожат, когда Никита передает мне трубку.
– Алло.
– Привет. Это я.
– Ставрос…
Боже, как она произносит мое имя! Как будто всю себя отдает. А мужчине очень надо, чтобы ему вот так отдавались. Очень. Даже когда он в клетке. Особенно тогда.
– Скажи, что это неправда.
– Не могу.
– Ясно. – Ну, собственно, а чего я ждал? – Тебе не нужны эти ухищрения, Нина. Пройдет несколько месяцев, и нас все равно разведут.
– Ничего. За это время я найду какой-нибудь способ, как тебе помешать.
– Зачем? – стискиваю зубы. Разговор у нас, по-хорошему, не для посторонних. Но они есть. И все, что я могу – отвернувшись к стене, притвориться, будто нас с ней никто не слышит.
– Затем, что я тебя люблю. А теперь ты можешь повторить свое требование о разводе.
Кажется, она плачет. Прижимаю микрофон к груди, а свободной рукой что есть силы бью кулаком в стену.
– Эй, Грек, угомонись! – рявкает конвоир. – Не то я тебе помогу.
– Угомонился, – цежу, делая частые неглубокие вдохи носом. Отдышавшись, возвращаю телефон к уху. – Если я повторю свое требование о разводе, ты мне его дашь?
– Я буду оттягивать его так долго, как только смогу.
– Зачем? – повторяю.
– Затем, что я хочу жить, Ставрос. А без тебя мне жизни нет.
– Штамп в паспорте ничего не решает.
– Штамп позволит дать нашему сыну твою фамилию. Я почему-то уверена, что у нас будет сын. А ты как думаешь?
– Думаю, что ты все выдумала, – шепчу. – И это очень жестокая ложь.
– Осторожно, не то я решу, что ты не хочешь со мной разводиться. Ч-что ты в-вообще по уши влип.
