Я выезжаю с парковки, но не знаю, куда направиться. Голова раскалывается. Моя кожа покрылась волдырями от его прикосновений. Дикие мысли проносятся в голове, как паника на радужных крыльях голубого Морфо. Мне нужно порезаться. Я должна себя резать. Прямо сейчас.
В миле от моего дома, на Брайар-лейн, есть ферма, на которую наложен арест. Я еду по грунтовой дороге и съезжаю на заросшую сорняками насыпь. Старый красный амбар стоит среди бесплодных, заброшенных полей. Краска на амбаре потускнела и отслаивается длинными полосами. Несколько деревянных планок исчезли, как отсутствующие зубы.
Мы ходили сюда, Жасмин и я, чтобы выслеживать ее бабочек. Мы ловили их сачками и аккуратно перекладывали в стеклянные банки с широким горлом. Жасмин использовала свои крошечные щипчики, чтобы убить их, не повредив хрупкие крылья. Отодвинув две деревянные планки сарая, мы курили сигареты в пыльной тени. И все это исчезло. Мертвые воспоминания.
Я вытаскиваю пластиковый пакет из рюкзака и вытряхиваю бритву. Она падает мне на колени, острый сверкающий металл.
Вздох вырывается из моих губ. Я поднимаю ногу и кладу ее на центральную панель, ботинок давит на переключатель скоростей. Закатываю тренировочные штаны до колена и стягиваю носок. Я режу глубоко, резко вдыхая, когда лезвие вгрызается в плоть ниже лодыжки. Кожа раскрывается с двух сторон, как рот, кровь вытекает и медленными струйками стекает в носок. Я не пытаюсь ее вытереть.
Делаю еще один порез, ожидая облегчения. Но оно не приходит. Я пытаюсь снова, но его по-прежнему нет. Черные клыки отчаяния вонзаются в мой мозг. Я не могу этого сделать. Не могу. Я думала, что смогу выкарабкаться, продержаться до окончания школы, а потом сбежать и никогда не оглядываться назад. Но я недостаточно сильна. Я не та девушка, которую видит Лукас. Я не та, за кого меня принимает Арианна. Я не сильная. Я слабая, грязная, и моя душа — это черный оскал ярости.
Я хочу взять лезвие и вонзить его глубоко в собственную грудь, соскрести грязь и тьму. Откопать в глубине хоть что-то, хоть жемчужину, хоть кость или клочок той девушки, которой когда-то была. Девушки, что рисовала в комнате в окружении бабочек, или забиралась в постель к своим испуганным братьям. Умницы, которой все равно, что подумают другие. Или девушки, которой Арианна доверяла свои секреты, а Лукас увидел и полюбил настолько, что захотел поцеловать. Где эта девушка? Где она?
Есть только я. Уродка, мечтающая содрать с себя кожу, избивающая маленьких детей и обижающаяся на собственных братьев, отталкивающая любую каплю доброты, потому что не заслуживает ничего из этого, прячущая свою истинную сущность в щите ярости. Шлюха, которая думает и делает уродливые, грязные, гнусные вещи. Маленькая грязная шлюха, тихо и безмолвно ложащаяся под своего отца.
Слезы заливают мое лицо, и я режу свои ноги. Красная кровь забрызгивает кожу, обувь, сиденье, консоль, переключатель скоростей. Я рычу, задыхаюсь, икаю от возмущения, потому что оно не приходит. Холодное спокойствие, сладкая разрядка, мед, успокаивающий мои израненные внутренности, — оно покинуло меня так же уверенно, как все и вся.
— Нет! — всхлипываю я. — Нет, нет, нет, нет! — Этого недостаточно. Этого мало. Я хочу большего. Я хочу больше, чем это. Я хочу быть больше, чем это. Я хочу вылезти из собственной кожи и стать кем-то, чем-то другим.
Я бью кулаками по рулю. Я чувствую все так, как никогда раньше, как будто нечто дикое терзает меня изнутри, режет мое нутро, мои легкие, мое сердце, мою душу.
Все во мне болит. Все кровоточит.
Глава 21
Я пропустила еще один рабочий день. У меня на телефоне куча сообщений от Билла и Брианны, еще несколько от Лукаса. Я их даже не читала. На моем столе лежит стопка неоткрытых брошюр по колледжам, пособие по подготовке к сдаче выпускного теста, с которым я еще не разобралась. Я пропускаю групповые консультации, литературу, государственное управление и физкультуру. Я бы вообще не пошла в школу, если бы то, что ждало меня дома, не казалось еще хуже.
Я чувствую себя опустошенной, как будто кто-то высосал мои внутренности соломинкой. Я — труп, кожа, покрывающая белую кость, и больше ничего. Тьма, проникающая в мою голову, настолько черна, что затмевает все.
Я сижу в машине на подъездной дорожке. Последняя неделя октября. Все вокруг коричневое; дороги в ямах и грязи. Небо — лист серого металла. Смотрю на наш мрачный, выцветший трейлер. Я хочу уехать, но меня мучает голод, яма в животе требует наполнения. День зарплаты только в пятницу, так что я на мели. Я возьму немного арахисового масла, ложку и свитер потолще, а потом снова отправлюсь к реке или в старый амбар и просто уйду, до полуночи или часа ночи, или сколько там нужно Фрэнку, чтобы впасть в пьяный ступор.
Мальчики выходят из дома и спускаются по ступенькам крыльца. Они хватают свои самокаты и уносятся вниз по подъездной дорожке. Фрэнки даже не смотрит в мою сторону. Аарон останавливается рядом с моим окном. Я опускаю его.
— Я нарисовал картину на уроке рисования, с розовыми блестками и все такое. Хочешь посмотреть? — Его дыхание ударяется о стекло белыми струйками.
— Позже. Вернись в дом и надень куртку. Холодно.
— Но Фрэнки не надел куртку!
— Просто сделай это. Давай. — Я закрываю окно и выхожу из машины.
— Но я не знаю, где она!
— Разве ты не надевал ее сегодня в школу?
Аарон просто смотрит на меня своими огромными карими глазами.
— Нет.
— Почему, черт возьми, нет? Разве ма не знает, что по утрам температура около ноля? Тебе нужна куртка и перчатки. Каждый день. Иначе подхватишь пневмонию.
Его взгляд направлен на землю. Аарон пинает гравий.
— Что? Выкладывай.
— У мамы болела голова. Ты нас сегодня собирала.
Я закрываю глаза. Дрожь пробегает по позвоночнику. И вдруг я вспоминаю, как Фрэнк стучит в дверь моей спальни. «Собери мальчиков в школу. У меня работа по заготовке дров в Найлсе с Томми Джеем». И я, вынырнувшая из тяжелого сна, поспешно собираю бутерброды с арахисовым маслом и ананасами, расчесываю волосы Аарона, кричу Фрэнки, чтобы он почистил зубы, выталкиваю их обоих за дверь, чтобы они не опоздали, и холодный ветер ледяного серого воздуха. И Аарон, дергающий меня за рукав и говорящий, что ему холодно. Я была так измучена, что велела ему заткнуться и перестать ныть.
Я сильно прикусила внутреннюю сторону щеки. Это была я. Я отправила его в школу без куртки. Не мама его снова подвела. Это я. Ненависть к себе переполняет меня. Я не могу справиться с этим. Я едва держу себя в руках, но по-прежнему нужна братьям. Они все еще нуждаются во мне, а мне больше нечего дать. Ужас и стыд теснятся в моей груди. Что же мне делать?
Должно быть, на моем лице отразился ужас, потому что Аарон бросился ко мне, обхватив своими маленькими ручками за талию.
— Все в порядке, Сидни. Мне даже не было холодно.
Аарон — милый, мягкий Аарон, он уже простил меня. Сердце замирает в горле, и я не могу говорить. Я прижимаю его к себе, тепло его тела проникает в мое. Я хочу сказать что-нибудь, сказать брату, как много он для меня значит, сказать так много чудесного, чтобы его лицо засветилось. Но не могу.
— Ты выдавливаешь из меня весь воздух, — жалуется он приглушенным голосом.
Я отпускаю его.
— Твоя куртка висит на обратной стороне двери. Иди возьми ее.
Я переступаю через рюкзаки и коробки с обедом, разбросанные на ступеньках крыльца, и открываю дверь. Аарон забегает внутрь и возвращается со своей пухлой белой курткой, в которой выглядит как карликовая версия Человека Мишлена.
— Я голоден!
— Хочешь что-то конкретное?
— Можешь сделать буррито с арахисовым маслом и сыром? Очень супер-пупер пожалуйста?
Я так проголодалась, что даже это звучит хорошо. Я могу съесть все что угодно. Сбрасываю рюкзак на пол кухни, и открываю холодильник.
— Хорошо, но потом я уйду. Где ма? Все еще отсыпается?
