расслышать в ее бреднях и беспорядочных вскриках, а держу ее за руку и тупо надеюсь на чудо. Оно и происходит: когда мы через пару минут приносимся к Шарите, на Liegendanfahrt — въезде для лежачих — нас поджидает Симон.
Каро провозят мимо него, везут по коридору, рядом несусь и я, краем глаза успев заметить, как он пытается сунуть кому-то из медперсонала какой-то пузырек «на дорожку».
Симон требует и угрожает, но его не хотят пускать к ней в зал в связи с короной.
— Вы не муж, — твердят ему, а его переклинивает и у него не хватает соображения утверждать обратное.
— Пустите, — слышу его крики, — я отец ребенка!
Но и это понимают иначе и толдонят:
— Вам нечего делать в родильном зале. Вас предупреждали. Вы подписали договор!
— Какой еще, на хрен, договор?! — кричим мы с ним чуть ли не в дав голоса, хоть и не видим друг друга.
— О донорстве.
Выскакиваю в коридор, потому что, кажется, он их там всех сейчас перебьет:
— Пустите его, — кричу, — он ее муж. Это его ребенок.
Мне не верят, полагая, что я попросту сдрейфила.
— Он ее врач. Психиатр, — не сдаюсь я — и прикусываю язык. — Раньше был. У нее шизофрения. Он знает, что она принимала. Тогда.
Да блин.
— Послушайте, девушка, да как это безответственно! — взрываются все и разом набрасываются на меня. — Вам должно быть стыдно! У нас больных по горло! У нас корона, у нас плановые операции, у нас аварии, травматология, в конце концов! У нас нет коек!
Понеслось… Стоит сорваться лавине — не остановишь.
— Да как вы могли допустить, чтобы ваша спутница жизни да в таком состоянии беременела!
— Ведь вы же здоровая — рожали бы сами!
— О ребенке бы подумали — он-то каким родится!
«ТИ-И-И-ХО-О!!!»
Симон не кричит этого, но находит-таки удостоверение главврача и заведующего элитной, мать ее, психиатрической клиники в Шпандау, которое действует на всех приблизительно так же, как если бы он это прокричал — они смолкают. Лишь какая-то молодая, дюжая тварь продолжает глядеть на меня волком, шипеть и возмущаться:
— Безответственно!
— Она моя подруга! — взрываюсь я. — Она лежит вон там, за стенкой! Иди уже, спасай ее! Спасайте ребенка! Он ее муж! Он врач! Профессор! Они когда забеременели, она все время у него под наблюдением была! А если ты или кто-нибудь еще… — надвигаюсь на ту тварь, — …мне сейчас хоть что-нибудь вякнете про «unwertes Leben» («жизнь, недостойная жизни») или еще про какую-нибудь наци-хрень, я вам тут такое устрою!!! Вы у меня не соскучитесь! Я в сенате каждого знаю в лицо! У душевнобольных такие же права, как у здоровых!
— Девушка, да что вы, успокойтесь… — говорит дрожащим голосом с сильным акцентом одна из медсестер, низкорослая, полноватая, немолодая женщина.
— Вы мне успокоительное вколоть, что ли, хотите? В смирительную рубашку зашить?
У нее за спиной, недоумевая, шушукаются некоторые, показывают пальцами на меня, мол, кто это?.. Не блогерша какая, не фанатичка ли активистка?.. Права человека, там, все дела…
Пожилая медсестра вообще-то выглядит очень устало, да и другие — тоже, даже та молодая, вредная зараза. Видно, как им тут достается — а я устроила этот балаган. Даже Симон ведет себя тише. Но МНЕ ПОХЕР, сказала.
— Успокойтесь, возьмите себя в руки.
— Вы что — никто не говорил про «unwertes Leben».
— Я сказала, спасай ее иди, ты тут зачем вообще! — рявкаю я.
— Так, мне кто-нибудь объяснит, что здесь происходит… — появляется молодой, симпатичный русский врач в очках и — мне вполоборота: — У вас там жена рожает?
— Да не у «нас», а у него, — вытащив из кучи-малы, пихаю вперед Симона, который моментально бросает свои напирания на всех сразу и оживляется:
— Илья, привет. Да это моя там…
— О, Симон, здорово… Так вы — уже?.. У вас же в пригласительной стояло…
— Уже, уже… — нетерпеливо перебиваю я «Илью». — В пригласительной — это микро-ве… венчание будет. Штандесамт — все уже.
— Так, и как это понимать… — раздается грозный голос высоченной тетки-старшей врачихи. — Девушка, вы как здесь оказались?
— В «скорой» приехала.
— Да как вас в скорую-то впустили?!..
— Да не помню я.
— Доро… — Симон и ее знает — и чего тушевался?
Он трогает ее за рукав халата и говорит ей проникновенно:
— Доро, она не помнит.
С этими словами Симон понимающе смотрит на Илью, Илья понимающе смотрит на Симона, затем оба понимающе смотрят на меня, а я пытаюсь посмотреть внутрь себя — и ничего не понимаю, потому что ничего не вижу и ничего не помню. Как тогда, на мосту.
— Доро, — продолжает Симон гипнотизировать врачиху, — да у нас уже все норм…
Действительно, через стеклянную стену вижу, что Каро успокоилась под каким-то вколотым ей кайфом, вероятно, тем самым, который ей только что организовал Симон. Вижу, что она находится на стадии засыпания, а рожать пока раздумала — и слава Богу, рано ж еще как, преждевременно…
— Муж-чи-ны, — отчетливо и с явным неодобрением произносит «нетрадиционная» врачиха Доро — Дороте, наверно — и самолично отправляется в палату к Каро.
Вот те раз, думаю, встречайте.
Оглушенно и опустошенно догадываюсь, что это ж она — родная мамаша Дебс. Сходство с девкой, как две капли воды, только волосы не зеленые.
— Вы в порядке? — справляется у меня врач Илья даже не участливо, а, скорее, с заинтересованным любопытством.
Но ко мне уже подвигается шибзоватенький, щуплый на вид медбрат:
— Разрешите, д-р Арзеньев… — и — мне: Простите, но вам нельзя здесь находиться. Корона…
— Да знаю я… — устало машу я на него рукой. — Мне и самой тут надоело.
А я со своим цирковым шоу надоела им.
Стервозная девка — та вообще каркает:
— На роды вас не пустят, не надейтесь!
— Я туда и не собираюсь, — спокойно грызусь с ней я.
— А я не собираюсь держать мою жену здесь до самых родов, — отрезает Симон.
— Доктор Херц! — взвывают умоляющие голоса резко «вспомнивших», кто он такой. — Ей же лежать нужно! Куда вы ее потащите?
Симон «под расписку» назначает перевозку заснувшей Каро из Шарите в его психиатрию на Айсвердере, где пойдет ночевать вместе с ней в палате для «буйных». Просто там есть все условия для содержания лежачих больных, капельница и все дела. Наверняка найдется и кушетка для ночующих родственников, а не найдется — он диван свой из кабинета туда перетащит. Утром проснется Каро, вставит ему, тогда он и решит, что ему дальше с ней делать.
Я устала до шума в ушах, до рези в глазах и
