Ознакомительная версия.
Владимир опустил вилку и посмотрел на Веру. Перед ним сидела жестокая женщина, готовая его уничтожить. Женщина, которую он любил больше жизни и которую погубил еще тогда, почти десять лет назад. Владимир ее не помнил, может, только так, чуть-чуть, какие-то неясные забытые жесты. Да и то вряд ли. Скорее это были придуманные воспоминания. Все, что она говорила, – это правда. Фиктивные обмены, продажи несуществующих квартир и продажа квартир с живыми людьми. Кирилл, кстати, умер. Спился. Но не из-за угрызений совести, его сгубили шальные деньги, которые они тогда заработали.
– Я бомжевала несколько лет. И выжила чудом. Чудом не спилась. Чудом не была убита. Изнасиловали меня бомжи, я тогда всех боялась, и ночью у Павелецкого вокзала прибилась к двум мужикам. Думала, защитят, а они напились и… Я звала на помощь, но никто не отозвался. Хотя окна горели еще. Меня спас один человек. Тоже бродяга. Только он умер. Очень хороший и добрый человек. Вот так. В ресторане я сначала обратила внимание на твой бумажник. А потом присмотрелась и поняла, что это ты. Только немного постаревший, облагородившийся. Я не могла тебя отпустить, не отомстив за себя.
– Значит, все, что было, – это театр? Представление ради мести?
– Да. И я очень рада, что последние два месяца ты живешь в аду. Этот ад не имеет ничего общего с моим, тогдашним. Но все равно – ад.
– Зачем тебе это надо было? Ведь могла написать в прокуратуру, в милицию. Да что угодно! Только не выходить замуж, не позволять мне влюбиться в тебя, строить планы.
– Я старалась намертво привязать тебя к себе. Так было интереснее. Да и доказать в прокуратуре факт твоего преступления теперь очень сложно. Времени прошло много.
– А что теперь?
– Что теперь? Ты допил сок? Да? Это хорошо, потому что там была отрава. Бесцветная и безвкусная. Какой травят крыс. Не могу сказать, сколько времени ты будешь умирать. Но, думаю, недолго. А я поехала на площадь Павлецкого вокзала.
Вера не спеша оделась, положила в большую кожаную сумку пакетик с чешской красивой сумочкой, маникюрный набор, английский словарь и ключи от квартиры, которая у нее когда-то была.
Она вышла из подъезда и направилась к метро. Машина, шубы, квартира – все, что имелось в этой ее жизни, ей уже было не нужно. Все, что хотела, она сделала, теперь надо заново начинать жить.
Ноябрь закружил мелкими колючками снега и остатками листвы. Вера вдохнула воздух, пахнущий поздними хризантемами. Она шла и совсем ничего не чувствовала – ни жалости, ни радости, ни усталости. Идет такой человек-робот, у которого сменилась программа. Вот только от холодного воздуха немного щипало в носу. Почти у метро ее кто-то догнал. Владимир, в одном костюме, подбежал к ней, больно схватил за плечо, развернул и в лицо очень медленно и спокойно проговорил:
– Если я умру, то ты должна знать: я виноват перед тобой, и это ничем не искупишь. Даже ядом в томатном соке. Может, только той любовью, которой я тебя любил и которой люблю сейчас. Ты все правильно сделала – без тебя мне все равно жить уже будет невозможно. Главное, прости меня. Очень прошу. Ты уже отомстила. Теперь речь идет о милости – прощении. Мне страшно…
Владимир обнял Веру, прижался к ней щекой и почувствовал ее слезы. Она плакала горько, почти беззвучно.
– Ты простудишься. – Не вытирая слез, она пыталась запахнуть на нем пиджак.
– Не успею. Раньше сдохну от твоего яда.
– Идиот, максимум, что тебе грозит, это расстройство желудка. Томатный сок, по-моему, был просроченный.
Она открыла глаза и улыбнулась. Счастье, лежащее рядом с ней, скорчило капризную мину и вытянуло губки «сковородничком». Этот самый «сковородничек», скорее всего, никто никогда не видел, но в ее детстве требовательно вытянутые губы бабушка называла именно так. Счастье звалось Мишкой. Мишка поднял крепенькую, с маленькими складочками ручку и ухватил Верин нос.
– Тебе не стыдно, мама будет на Буратино похожа. – Вера аккуратно разжала кулачок.
– Гулять пойдем? Или на машине поедем?
Мишка уже проснулся окончательно, но еще не решил, что в первую очередь надо сделать. Можно было заплакать, так, на всякий случай, чтобы мама кинулась его утешать, гладить по спинке, целовать и обнимать. Можно было сползти с широкой маминой постели и проведать Щена, рыжую собачку, которую неделю назад принес в дом папа. А можно было покапризничать, надевая теплые штаны, но зато потом пойти на улицу и достроить в своей песочнице крепость. Вместо всего этого Мишка вздохнул и потянул палец к носу.
– Та-ак! Михаил Владимирович, что же это такое? Солидный господин, а в носу ковыряем? Вот как нехорошо! – Мама перехватила Мишкину руку, и между ними завязалась нешуточная борьба. Мишка извивался, хихикал и пытался обидеться на маму. Но обидеться не получалось – мама была такая красивая и веселая, что Мишка к ней прижался, да так и замер. Ах, как хорошо им было!
А у Веры от этого внутри все сладко замерло, потом что-то теплое разлилось вплоть до пяток. Вот уж действительно счастье!
Через полчаса, сидя в спальне перед большим овальным зеркалом и внимательно себя разглядывая, Вера Александровна Селезнева думала, как бы сделать так, чтобы на сегодняшний вечерний прием не идти. Не хотелось надевать нарядное длинное платье, краситься, укладывать волосы, но больше всего не хотелось уезжать от Мишки. Вера прислушалась: снизу, с первого этажа, доносились громкие голоса – это няня Люся воевала с ее сыном. И Вера даже знала, что послужило причиной их спора. Мишка обожал есть стоя. Пританцовывая у стола на своих двух маленьких ножках, он мог слопать волка. Любой горячий суп, молоко с пенками и пюре из тыквы – все, что терпеть не мог, стоя съедалось без разговоров. Людмила Григорьевна, или просто Люся, педагог по образованию с небольшим стажем работы в школе, была непреклонна.
– Порядок есть порядок. Миша, ты видел, чтобы твои папа и мама ели стоя? – спрашивала назидательно Людмила Григорьевна.
– Да, – отвечал Мишка. – Папа по утрам всегда ест стоя. И пьет тоже. И вечером пьет стоя.
Услышав однажды этот ответ, Вера про себя рассмеялась. Действительно, Володя всегда утром спешил и проглатывал что-то наспех, стоя, читая газету или завязывая галстук. Ну а вечером он пил стоя, и здесь сын не соврал, – муж, приходя усталый и иногда раздраженный, наливал себе немного виски и, сбросив пиджак и ослабив узел галстука, неторопливо прохаживался по гостиной, иногда через большую стеклянную дверь выходил в сад. Няня как-то вывернулась из щекотливой ситуации, но днем позже намекнула Вере:
– Ребенок все видит, берет пример с родителей.
– Люся, пусть он ест стоя. Образуется это как-то, правда ведь? – Вера терпеть не могла насилия, особенно когда оно и не требовалось.
Ознакомительная версия.
