Снова чувствую себя глупой девчонкой рядом с настоящий хрестоматийным взрослым, а мысли улетают к Тимуру. Между нами не было пропасти. Он понимал меня без слов, во всем помогал, набрасывал на плечи толстовку, когда я мерзла, уводил разговор в другое русло, едва тема начинала напрягать…
Ужас отдается гулом в ушах.
«Забудь. Забудь, не надо было поддаваться. Живи, как умеешь, не лишай его будущего».
Отковыриваю с мизинца новенькое покрытие — с кровью, с кусками ногтя — и выбрасываю в траву.
— Майя, все в порядке? — интересуется Дима, и я, включив дежурную улыбку, неистово киваю.
— В полном.
— Предлагаю завтра прогуляться по набережной. Там есть замечательный ресторан экологической еды. Увидишь разницу. Посидим, пообщаемся.
— Отлично. Давай. В семь я совершенно свободна.
Хватаюсь за предложение, как за спасительную соломинку — мною движет животный страх одиночества, однако и бездна открывшихся возможностей еще никогда не была столь заманчивой.
Мама права.
С ним можно, не шифруясь, появляться на людях. Его присутствие избавит меня от офисных сплетен, глухой злобы Олега, тупых советов Олечки Снегиревой, и от… невыносимой любви Тимура.
Озарение настигает так внезапно, что слабеют колени.
Я воспользуюсь Димой — вцеплюсь мертвой хваткой и ни за что не отпущу. Если жизнь не дает мне возможности быть счастливой, я приму ее правила. Буду такой, какой меня хотят видеть.
***
Гости уходят ближе к полуночи. Мама сияет как новогодняя елка, пристает с расспросами, делится секретами обольщения, поучает, но я молча убираю посуду в раковину и ухожу в комнату в пристрое.
Не включая свет, нашариваю в рюкзаке телефон, прямо в одежде влезаю на кровать и заворачиваюсь в холодное одеяло.
Под потолком назойливо звенят комары, влажный ветер, влетая в открытую форточку, приносит на прозрачных крыльях шум яблоневых ветвей и обрывки собачьего лая.
Здесь неуютно. Здесь так погано, что хочется завыть на бледную луну, выглядывающую из-за черной крыши.
Предавать Тимура — тот еще ад, но не объясниться сейчас — значит, расписаться в собственном бессилии и страхе.
Господи, что я за баба, если не могу отшить какого-то сопливого мальчишку?!.
Прижимаюсь к стене, и кровать разражается воплем столетних пружин. С трудом включаю смартфон — руки дрожат, — и, прищурившись, смотрю в нестерпимо яркий экран с обжигающим, выворачивающим наизнанку взглядом Тимура. Пара сотен пропущенных звонков от него. Директ перегружен сообщениями.
«Май. Что с тобой?»
«Ты где?»
«Как это понимать?»
Я набираю первой и, прерывисто вздыхая, вслушиваюсь у гудки. После пятого в трубке раздается до дрожи родной голос.
— Ха. Ну привет, дорогая-хорошая… — Тимур странно растягивает слова и тут же поясняет: — Я сейчас в дрова. Я сдал, если тебе интересно. Диплом с отличием. Добби свободен. Итак… Что она тебе сказала, Май?
От неожиданности замираю, а вся решительность к чертям испаряется — его невозможно обмануть. Он знает первопричину моего бегства, и я бы с радостью признала его правоту, но прикусываю язык. Все, чем я с ним занималась — плакалась, как мне плохо, а он — как мог утешал.
— Кто? О чем ты вообще… — выдаю как можно холоднее, но он усмехается:
— Мать моя, кто же еще.
— Думаешь, мне хватило бы смелости с ней пообщаться? Вручила рюкзак и ушла… — Тимур скептически молчит, ожидая продолжения, и нервы сдают: — Все закрутилось, как лавина. Я сто раз говорила тебе: ничего не получится, но ты слишком давишь. Ты рушишь мою жизнь! Я не изменюсь и никогда не буду соответствовать образу в твоей голове. Оставь меня в покое, надоело… Ты мне надоел!
— Я не верю тебе. — перебивает он. Снова не хватает воздуха.
Веки жжет от слез; упираюсь затылком в жесткий ковер и со всей искренностью прошу:
— Тимур, попытайся хоть раз меня услышать!
— Я слышу, Май. Тебя я и без слов слышу… А она все равно не добьется своего, поняла?
Мои тщательно выстроенные доводы на него не действуют, зато я рискую сдать назад. Больно щипаю себя за локоть и вкладываю во фразу весь сарказм, на который способна:
— А ты, значит, со мной «назло матери отмораживаешь уши»?
— Нет, Май, я устанавливаю границы. Я не ее проект, и буду делать только то, что считаю нужным. Мне нужна ты. Я люблю тебя.
Повисает оглушающая тишина. Не могу выдать ни звука — горло сдавило, и Тимур быстро шепчет в трубку:
— Никогда не слушала по укурке постпанк? Непередаваемый опыт… Ты сейчас тоже даешь мне непередаваемый опыт. На мне твоя футболка, Май. Я скучаю, задыхаюсь от злости и боли, но, знаешь… даже в этом есть особый кайф. Забей на мою мать. Прости, что не смог ей помешать. Это не повторится, клянусь… Я всегда буду рядом. Разгребу любые проблемы. Заткну всем рты. Только не посылай.
— Проспись. И не доставай меня больше! — шиплю онемевшими губами, отключаюсь и отбрасываю раскаленный телефон на подушку. Дышу сквозь сведенные челюсти, моргаю, сжимаю кулаки, но предательские слезы все равно потоками катятся из по щекам.
***
30
30
Словно в насмешку, утро выдалось до оскомины ярким и солнечным. Голова гудит, как после попойки с Олегом, горло саднит, веки щиплет.
С пристрастием смотрюсь в заляпанное зеркальце пудреницы и констатирую, что опухшим глазам не поможет даже салонный макияж.
Порывшись в рюкзаке, достаю и водружаю на нос темные очки и, прислонившись к холодным металлическим прутьям изголовья, без всяких мыслей пялюсь на сочную резную листву на фоне фиолетового неба.
Как я могла настолько сильно привязаться к юному мальчишке, как вообще допустила случившееся, чем думала…
Я бы с радостью отмотала время назад, вернулась в то похмельное майское утро, но оттолкнула бы Тимура, отчитала за наглость и вышла из автобуса.
Потому что сейчас мне больно.
Настолько больно, что легкие никак не насытятся воздухом, дыхание сбивается, а сердце то колотится как сумасшедшее, то замирает.
Остается терпеть, зализывать раны и ждать благословенного облегчения. Когда-нибудь оно придет.
Чтобы проверить, который час, включаю телефон, и он, укоризненно взглянув темными глазами Тимура, заходится в конвульсиях от сотен пропущенных звонков и сообщений.
«Я проспался… Но ничего не изменилось. Что дальше, Май?» — взгляд цепляется за последнее в списке.
«Дальше — все. Не хочу тебя больше видеть. Прощай», — набиваю в ответ, заношу контакт Тимура в черный список и ожесточенно давлю на кнопку справа. Экран, моргнув, чернеет.
Черта с два я вообще когда-нибудь позвоню ему или вылезу в директ.
…А на самом деле дальше — только моя однообразная пыльная повседневность с постыдными пятнышками грязных секретов. У меня выдалось время подумать над прошлым, будущим и настоящим.
Как бы ни была резка мама, в ее словах есть резон — если Тимур пока еще «не проект», то я — проект совершенно точно. Неудачный, не воплотившийся во что-то стоящее проект, в который она, тем не менее, вложила всю себя.
Я привыкла жить под диктовку и избегать ответственности, и буду держаться за хорошо знакомую реальность до тех пор, пока не умру. Буду оглядываться на мнение окружающих, а они, чувствуя мою слабость, продолжат учить уму-разуму и презирать.
Однако от гадкого ощущения совершаемой ошибки сосет под ложечкой. За эти короткие месяцы Тимур стал для меня по-настоящему близким, родным человеком. Я накрепко привязалась к нему, и сейчас вырываю из сердца наживую — с кровью, с корнями.
По ламинату шаркают шаги, мама бесцеремонно распахивает дверь, входит в сырую мрачную комнату и протягивает мне стакан с соком. Прищурившись, скептически рассматривает меня и огорошивает:
— Дерьмово выглядишь. Совершенно точно поправилась, питайся правильно, а лучше — выдержи пару месяцев строгой диеты… — Она приподнимается на цыпочки, и, отдернув шторку, выглядывает в окно. — Всю ночь думала о Диме. Вот это парень! Расспросила Филимонову подробнее. Он ни разу не был женат, потому что все никак не найдет ту самую!..
