чём не виноват, а я просто так злюсь?
— Это не делает твою злость меньше, правильно? Ты можешь попробовать проанализировать, почему именно ты злишься. На меня ли на самом деле злишься, злость ли это вообще. Необходимо попытаться справиться с ситуацией, но говорить себе «я не имею право злиться» ни в коем случае нельзя. Запомни главное: никто не имеет право указывать тебе, что ты имеешь право испытывать, а что нет.
Ярина покосилась на него, Германа передёрнуло от собственного менторского тона и лицемерия. Не он ли изо дня в день твердил себе, как заводная обезьяна, что он не имеет права влюбляться в эту девочку. Что обязан засунуть чувства себе же в задницу, похоронить под спудом обязательств и лучших намерений.
В приюте Ярина долго наводила порядок, общалась с довольными псами, вела обстоятельную беседу с бескрылым вороном, угощала ненасытного енота. Потом столь же долго сидела над картонной коробкой с единственным тощим котёнком.
— Мальчишки принесли, — пояснила хозяйка приюта Герману. — Нашли у помойки, наверное, других котят или разобрали, или убили, а этот… Ему нужен круглосуточный уход, иначе не выживет.
— Давай заберём его? — вскинулась Ярина. — Пожалуйста!
Детский сад… Забрать страшного котёнка, блохастого, с гнойным воспалением глаз, ещё и требующего круглосуточного ухода. Только ребёнку могла прийти в голову настолько абсурдная мысль, да и то — не каждому. Герман уже в семь лет понимал, что он может, а что нет. И вот сидит напротив него синеглазое чудо и канючит как дошколёнок: заберём котёночка, заберём!
Почему, черт возьми, он не влюбился в Ангелину, Даздраперму, или, чем черт не шутит, собственную секретаршу?!
— Отвезём в ветеринарную клинику, дальше будет видно, — наконец выдавил Герман, чувствуя себя добрым папой.
Чёрт, чёрт, чёрт! Насколько же сильно ты, Марков, накосячил в прошлой жизни, что в этой тебе прилетел синеглазый, девятнадцатилетний кармический пинок!?
Благо, искать клинику не пришлось. У владелицы приюта были контакты ближайших ветеринарных станций с возможностью ухода. Туда и отвезли тощее, запуганное сокровище с гордым именем Лев. Счёт оплатила Ярина, Герман не стал спорить — не та сумма, чтобы проявлять принципиальность, в конце концов, подрастающему человеку….
Чёрт, чёрт, чёрт!
На обратном пути решили заехать к Нине, вернее, попросила Ярина, а Герман, как и полагается верному пажу, согласился.
— Хочу забрать пуховик, скоро зима, — сказала Ярина.
— Купи новый, — опешил Герман. Наследница Глубокого может покупать себе платья, пуховики, соболиные шубы хоть каждый день.
— Зачем? — Похоже, она искренне удивилась. — Этот хороший.
— Более модный? — не отступал Герман.
Понятно, что девчонка до четырнадцати лет понятия не имела, что на зиму можно приобретать не одну пару обуви, да и платье «на выход» тоже полагается не единственное, а пуховик не носят по несколько лет, пока тот не станет мал. Но с тех пор не просто много воды утекло, на её голову обрушился Ниагарский водопад событий и впечатлений. Привычки, как и мышление, должны были измениться.
— Это неразумное потребление. — Ярина равнодушно пожала плечами.
— Термин «разумное потребление» придумали маркетологи для повсеместного внедрения шеринговой экономики. Тебя шеринг* может коснуться, если захочешь сдать в аренду яхту, дом в Малибу или снять частный самолёт, на этом всё. — Герман не выдержал и продолжил: — Ты ведь в курсе своего финансового состояния? Знаешь, сколько у тебя недвижимости, денег на счетах?
— Да, — коротко ответила Ярина.
Она помолчала какое-то время, задумчиво глядя на проплывающие за окном автомобиля пласты многоэтажек, а после старательно, как первоклашка у доски, перечислила всё своё имущество, включая богом забытые несколько соток на малой родине Дмитрия Глубокого, квартирку в Приэльбрусье и полуразвалившийся дом, откуда когда-то вывезли её прабабушку. Доходы, расходы, каждую сумму, вплоть до копеек, которая причиталась ей с момента вступления в наследство, и проценты, получаемые с дохода Германа.
— Похвально, — не удержался Герман, взглянув на Ярину внимательней. Не такой и глупышкой та оказалась.
— Ты сам мне несколько раз рассказывал, — напомнила она в ответ.
Герман вспомнил, как буквально на пальцах, спичечных коробках, картинках объяснял четырнадцатилетней наследнице, чем именно та владеет. Тогда она сидела, вжав шею в плечи, скукожившись, обхватив себя тощими ручонками. Пришлось повторять не один раз, чтобы убедиться: девчонка поняла хотя бы половину, запомнила малую часть. Тогда казалось, ничего она не уловила, забыла, а смотри-ка, помнит, знает, отслеживает. Дочь своего отца.
— Я тогда тебя боялась, — перескочила с темы Ярина, и Герман не понял, сознательно или нет. — Правда, Нину боялась сильнее.
— Нину? — опешил Герман. Вот уж кого не стоило бояться никогда в жизни, так это человека, который опасался наступить на муравья, причинить вред божьей твари.
Нина никогда не была святой, она негодовала, злилась, ругалась с мужем, сыном, отчитывала прислугу, порой не выбирая выражений, однако ни разу, никому всерьёз не навредила, попросту не могла. Не умела. Насколько Дмитрий был прагматичным сукиным сыном, неустанно держащим руку на пульсе, настолько Нина была мягкой, как любил повторять сам Глубокий, «простодырой».
— Нину, — повторила Ярина. — Пока не услышала, как она разговаривает с директором школы, защищает меня. На следующий день ты сам поехал в школу, тогда меня перевели на домашнее обучение.
— Не помню такого, — нахмурился Герман.
Тот год, когда привезли Ярину, Герману казалось, что Земля слетела с орбиты, всё шло кувырком. Он занимался решением финансовых проблем, обрушившихся на него после смерти Глубокого, и одновременно с этим — обустройством свалившегося на голову ребёнка.
Нина встретила на крыльце, накинув на плечи пальто. Охрана доложила о приезде незваных гостей. Смотрела в упор на Германа, молчаливо выражая недовольство его компанией. Герман приобнял внезапно заробевшую Ярину, подтолкнул вперёд. В конце концов, это твой дом, девочка. А за всё, что происходит между ними, отвечать ему.
— Проходите, — выдавила Нина, всё ещё не сводя взгляда с Германа.
— Привет, мам. — Герман оглядел ее с ног до головы: волосы всклокочены, под глазами синяки, отёки.
— Здравствуй, сынок. — Она обняла Германа, привычно потрепав по голове, для чего Герману пришлось согнуться под невысокий рост приёмной матери.
Потом посидели вполне по-семейному. Казалось, Нина оттаяла, приняла новую действительность, в которой приёмный сын и дочь мужа, вопреки доводам разума, всё-таки вместе. Герман не был наивным даже в четырёхлетнем возрасте, во внезапно проснувшуюся снисходительность не верил, но получать удовольствие от вечера в компании людей, которых любил всем сердцем, сомнения не помешали.
Несмотря на погоду, накрапывающий, надоедливый осенний дождик, тёмные тучи, которые заволокли небо, семья топталась на улице. Герман изображал из себя шеф-повара возле барбекю, благо для того, чтобы пожарить рыбные стейки, мраморную говядину и овощи особенные
