Я, ругаясь сквозь зубы, гладила легко мнущееся платье, недоумевая, зачем купила ребенку такое. Его в порядок привести – та еще жесть.
— Мам, а когда свадьба? – Лиза пальцами подкручивала свои кудряшки, а я воевала с ее платьем. — Дядя Ник сказал, что устроит сказку, он обещал, – строго добавила она. — Так и сказал, что будет много цветов, гостей, подарков. И все будет так, как мы с тобой захочем.
— Захотим, – поправила я. — Раз обещал – устроит.
— А можно мне ресницы накрасить? – переключилась Лиза на мою косметичку.
— Лиза, – нахмурилась я.
— Ну мам! Ну пожалуйста!
— Ресницы – нет, – строго сказала я, погладив, наконец, платье. — Давай, милая, одевайся.
Так, нужно теперь себя в порядок привести. Вот только времени совсем нет, катастрофически. В моей семье было принято за стол к празднику садиться часов в десять вечера, а здесь все собирались ближе к полуночи, поздравляли друг друга, а затем уже спокойно сидели за столом.
И, я уверена, все уже выглядят прилично, одна я до сих пор как бедная родственница. Зато Лиза у меня – загляденье.
— Красавица моя, – умилилась я, разглядывая крутящуюся перед зеркалом дочку.
Ладненькая, обаятельная, и платье это, на которое я уйму времени потратила я ей простила за одну лишь улыбку. С собой я взяла только одно платье – серебристо-стальное, с еле заметной россыпью стаз по лифу и облегающее меня, как вторая кожа. В него я облачилась, и подошла к зеркалу.
А я хороша! В некоторые моменты, как в этот, я искренне могу собой любоваться. До появления на свет Лизы, я была плоской, только «нижние девяноста» выдавали в моей фигуре женщину. А как Лиза родилась, появилась и грудь. А еще лишние пятнадцать кило, от которых я не могла избавиться полтора года. Сергей даже упрекал меня за полноту, а я не спешила худеть, хоть и комплексовала изрядно, привыкла быть худенькой.
Но тогда мама, пожалуй, дала мне единственный правильный совет за всю жизнь: главное – здоровье ребенка, и оно зависит от кормящей мамы. А фигура… может, восстановится, а может и нет, но она – далеко не главное и спешить, морить себя голодом и спортом, как инстаграммные дивы не стоит. Это они пусть на пятый день после родов красуются в купальнике, хвастаясь плоским животом.
На второй год фигура пришла в норму, я вернула талию, а грудь осталась – пышная, высокая. И сейчас мою фигуру облегало красивое платье, в котором мне не терпелось показаться перед Никитой.
Я красилась, а Лиза наблюдала за мной, помогала подобрать цвет помады, теней, и всячески мешалась.
— А губы можно накрасить? А щеки? Ну мам! – Лиза сложила ладони, как в молитве, и я сдалась.
Мазнула по ее губам полупрозрачным розовым блеском, и чуть тронула щеки персиковыми блестящими румянами. А затем пощекотала курносый нос пушистой кистью для макияжа, и Лиза рассмеялась.
— Все, тебе хватит, – я оглядела саму себя, и хмыкнула.
Всего за пять минут собралась, и выгляжу почему-то вполне прилично. Иногда это для меня загадка: трачу по два часа на внешность, и недовольна, а когда времени нет, умудряюсь нарисовать себе и ровные стрелки, и прическу соорудить красивую. Видимо, профессия секретаря сказывается, когда лучше всего работа спорится в стрессовых ситуациях.
— Все, детка, идем праздновать, – я хотела взять Лизу за ладошку, но она вдруг схватила свой альбом, и лишь затем взяла меня за руку.
— Я рисунки приготовила. Неприлично без подарков ведь, – по-взрослому заявила дочка, и мы пошли к дому.
На часах уже без пятнадцати двенадцать, скоро начнут показывать обращение президента, а затем настанет новый год. От этого праздника принято ждать чудес, и мое чудо уже свершилось, Дедушка Мороз ко мне был щедр. Жаловаться не на что.
Потому я, улыбаясь, подошла к столу, и приобняла Никиту, когда Лида отвернулась. Он окинул меня жгучим, жадным взглядом, чисто мужским. Я даже смутилась, и на секунду пожалела, что надела именно это платье. Очень уж оно облегает. Не намек, а громкое заявление: «сними с меня это платье, дорогой».
Я буквально картинку в глазах Никиты увидела, как ему не терпится остаться со мной наедине, и медленно снять с меня этот наряд, а затем распустить прическу, любуясь темными прядями волос на светлой коже… как в нашу первую ночь.
Также голодно смотрит, как тогда.
Я отшатнулась от Ника, когда Лида обернулась к нам.
— Чувствую себя школьником каким-то. Надь, я уже сказал ей, можешь не скрываться, – хмыкнул Никита, и помог Лизе забраться на стул с парой высоких подушечек.
— Как, сказал? – я внимательно оглядела свою «соперницу», почему-то не бьющуюся в истерике, и не устраивающую погром, а вполне мирно переговаривающуюся с Ольгой Андреевной. — Мы же договорились, что потом скажем ей про свадьбу. И… почему она так спокойна?
— Я решил, что скрываться от нее глупо. В конце концов, Лида нам никто. Пока ты занята была, я подозвал ее, и все объяснил, как есть, – пожал Никита плечами. — Доходчиво донес, что у нее шансов не было, и не будет, и что мы с тобой очень скоро женимся. Она это приняла.
Никита, не скрываясь, потянулся ко мне, и поцеловал. Не слишком интимно, чтобы не смущать сидящую рядом дочку, но все равно нежно, собственнически. Лида взглянула на нас, и… отвернулась. Неужели так просто переболела? Поняла, что Никита с ней никогда не будет, и отступила?
Ох, хорошо бы.
Борис Ефимович включил телевизор, а Никита тем временем начал разливать по бокалам искристый напиток. Лизе достался яблочный сок, но она поглядывала на наши бокалы, и слегка дулась. Все торопится вырасти зачем-то. Я и сама такой была, а затем с грустью мечтала вернуться в беззаботное детство.
— О чем вы с Лизой секретничали-то? – шепнула я.
Никита хитро улыбнулся, и покачал головой.
— Не скажешь? Серьезно?
— Посмотрим на твое поведение. И на твою покладистость, – промурлыкал он, как довольный котяра. — Может, если ты будешь хорошей… хотя, к черту эту «хорошесть». Если будешь плохой, очень плохой девочкой, я тебе расскажу, – Никита сидит рядом, я вдыхаю запах его парфюма, задыхаюсь от горячего, смущающего меня взгляда.
Он провоцирует, ничуть не таясь родственников. И Никите нравится меня смущать, он весь самодовольством пышет… и его горячая ладонь опускается на мое бедро.
— Никита! – прошипела я.
— Что, дорогая? – довольно спросил он, и сделал невинное лицо.
Я сижу, не шевелясь. Мне приятно, жар внутри разливается, а еще дико неудобно – вдруг кто увидит?! Это уже совсем за гранью, а его ладонь все выше, и выше, на кромке моего белья… Я не выдержала, и отпихнула от себя его ладонь. Вернее, попыталась, его попробуй-ка, отпихни. Вымахал вон какой, будто на стероидах рос.
Никита вдруг взял наполненный бокал со стола, обхватил мою ладонь, и кивнул родственникам:
— Мы на улице встретим Новый Год. Отец, позаботься о малышке, – указал он на Лизу, которая итак прилипла к Борису Ефимовичу, заваливая его вопросами, на которые у него хватало терпения отвечать.
Мы оделись, и вышли на улицу. До полуночи всего пара минут, любимый мужчина совсем рядом, в сердце плещется счастье. Оно и в воздухе разлито вместе с ароматом хвои и апельсинов.
— Загадай желание, – прошептал Никита, отведя меня за дом, где он днем уже расчистил снег.
Поднес к моим губам бокал, и я сделала глоток. А затем вполне искренне загадала простое желание: «Хочу счастья рядом с этим мужчиной. Быть счастливой и сделать его счастливым»
— Теперь ты, – также прошептала я, боясь разрушить тишину.
Никита поднес к своим губам бокал, пригубил напиток, и на пару секунд спрятал глаза.
Не знаю, куда вдруг делся бокал из его ладони, но в следующее мгновение меня уже крепко обнимали мужские руки. Прижимали к своему телу как великую ценность – хрупкую и любимую, дорогую и желанную… ох, как же меня прижимали. Да и я сама прижималась, доказывая, что не такая я и хрупкая, а вполне себе инициативная.
— С Новым Годом, – одними губами произнес Никита, и обрушил на меня поцелуй.
