В чувство привели нежные руки, ласкающие его мужское достоинство. Он плохо соображал, но знал стопроцентно, что хочет эту смелую бабу здесь и сейчас. Изголодался Юрка по ласкам, по живым настоящим отношениям.
Сам не понял, как оказался на диване, полураздетый, с расстёгнутой рубашкой и без брюк. А голенькая Наташка с призывно торчащей грудью уже активно скакала на нем сверху. Было хорошо, дерзко, опустошающе. Неужели у них вот так с Кирой не может быть?
Последнее, что он помнил, это как тискал Наташку в такси возле своего дома. А потом, словно накрыла тьма.
Пробудился только к вечеру от оглушающей тишины в квартире. Соскочил с дивана, ощущая на коже какой-то липкий, непонятный страх.
– Кира! – попытался позвать супругу, но из горла вырвался хрип. Куда она, черт возьми, делась?
Юрка в привычном жесте потянулся к журнальному столику за телефоном, узрел там же красное кружевное безобразие, которое не мог не узнать. Обессиленно рухнул на диван и схватился за голову.
Кажется, вчера его всё-таки переиграли.
40
Квартира уже давно не была похожа на ту, какой она была при родителях. Маленькая кухня стала какой-то угловатой и неуютной, пропахла запахом сигарет и горьким кофе. На окне ни тюля, ни штор, – так просторнее и легче переносится одиночество.
Одиночество – вот название того дикого зверя, что разрывал его душу изнутри.
Когда умер отец, мир пошатнулся. Было чертовски больно, страшно перед вдруг наступившей, настоящей, а не мнимой взрослой жизнью. Было жаль мать, которая потеряла не только мужа, но и друга.
Отношения родителей сложно было назвать теплыми. Но они были как раз той самой парой, в которой супруги смотрят не друг на друга, а в одну сторону.
А с Кирой у него было все по-другому. Она была для него воздухом, светом, самой жизнью. Она проросла под кожу, растворилась в крови, и черт возьми, забрала его сердце. Навсегда и безвозвратно.
Оттого письмо с известием о ее скорой свадьбе с Юркой, его лучшим другом, было хуже удара ножом в это самое сердце. Глеб держал тот чертов листок, исписанный адскими, жестокими словами, и шатался, как пьяный, не чувствуя ног.
Как же хотелось сдохнуть вот прямо там, на месте.
"... срочно сыграли свадьбу, Кира беременна..."
"... она лежит на сохранении и очень боится потерять ребёнка..."
"... счастливы..."
Не поверил, сбежал из лагеря, нашел способ позвонить матери, а она лишь подтвердила то, что кто-то из добрых побуждений написал в анонимном письме.
Глеб умер там, под этими ровными строчками, как под рухнувшим зданием был погребен под беспощадной ненавистной правдой о предательстве его любимой девочки.
Он надеялся, что перестанет дышать, что уснет и больше не проснется...
Наказание за нарушение внутреннего режима, орущий на него командир части, разрывающиеся снаряды на границе, – это какие-то отрывки, как кадры порванной кинопленки. Жил ли он? Существовал. Механически, словно робот, выполнял свою ежедневную работу, не видя смысла, не понимая, почему до сих пор его тело существует на этой земле.
А потом попросился в разведгруппу, когда услышал, что ребята из их подразделения попали в засаду. И нужно было найти, где держат пленников, чтобы вызволить...
Попал в замес: спасли двоих, троих из команды потеряли, но не в этом суть. Отчего-то пули, словно заговоренные, пролетали мимо. Как бы он ни старался лезть в пекло, словно стеной его кто-то от всего отгородил. Берег.
Для чего?
Нет, наверное, он был неправ.
Понял это, когда вернулся. Когда в феврале обнял похудевшую, истосковавшуюся в неизвестности мать. Когда осознал, что у нее кроме сына ведь больше никого. Племянники, подруги – это ведь все прошлая жизнь. Теперь она, отсчитывающая последние дни жизни, живет только им.
Только все равно мать не позволила оставаться рядом. Словно чувствовала, что подыхал от воспоминаний. Все, все в этом городе было пропитано их с Кирой любовью. Каждая улочка, каждый сквер напоминал о прошлом, которое ранило, не давало дышать.
Мать сам сказала: "Уезжай куда хочешь, работай, только живи. "
И еще почти год чужих осечек, пуль, пролетевших мимо, осколков, прожигающих воздух по касательной. Хоть бы одно ранение! Но нет, словно ангел ходил за ним по пятам с чьей-то крепкой молитвой.
Хотя какое к черту ранение, его и так уже ранили в самое сердце, навылет.
Вернулся, когда пришло известие, что у матери случился инфаркт. Затем через несколько дней, пока добирался до дома, инсульт. Вернулся уже в пустую квартиру, месяц тенью сидел у ее больничной кровати. Выходили.
Потом еще несколько месяцев реабилитации. Выучился на массажиста, чтобы поставить самому мать на ноги. Только она все равно таяла с каждым днем, много говорила о смерти.
И это снова было больно. Страшно. Мать - единственная родная душа, и если ее не станет...
Денег было достаточно, чтобы еще не работать какое-то время. Мать уговаривала нанять сиделку, ну или вернуть домработницу. Но Глеб все хотел делать сам.
Потому, когда состоялся их разговор о работе, на которую через свою знакомую попыталась устроить его мать, Глеб просто вышел из себя:
– Мам, – сжимая кулаки в карманах, процедил Глеб, – не нужно за меня решать. Мне будет спокойней, если я буду все делать сам. И у нас достаточно денег, а потом я и сам могу найти работу.
–Глебушка, ну, пожалуйста! Ведь я неспроста за тебя попросила! Там тоже нужна помощь, Ниночка, подруга моя, сама о тебе спросила, правда! Там детки больные без массажиста остались, специалист в декретный отпуск собралась, на сохранение молодой мамочке нужно в больничку. А заменить некем. У тебя ведь руки золотые, сынок! Скольким деткам бы ты смог помочь! Прошу тебя, хотя бы попробуй!
Глеб, немного успокоившись понял, что спорить с ней бесполезно, и его отказ может только все усугубить. Что же, придется нанять сиделку, самому отработать хоть пару недель, пока там не подыщут нового специалиста.
Какая-то непонятная кутерьма, неоправданная ничем, кроме желания матери, прикованной к постели.
Что же, вот он понедельник, серый и дождливый, как нельзя лучше отражающий настроение.
Глеб проверил готовность каши в мультиварке, дождался прихода сиделки, взял папку с документами и отправился в реабилитационный центр "Солнышко".
41
Первое, что сразу не понравилось Глебу, так это заставленное цветами фойе – везде стояли огромные вазоны с шикарными алыми розами. Возможно, кто-то хотел создать таким более праздничное настроение, но со стороны это было больше похоже на пышные похороны. Глеб усмехнулся и, немного замешкавшись в фойе, столкнулся со спешившей куда-то сотрудницей центра.
– Простите, засмотрелся, – растерянно пробормотал он, удерживая женщину от падения, и тут же, услышав ее восклицание, отшатнулся.
– Глеб?! Глеб, неужели это ты! – восторженно заверещала Шурка, восхищенно осмотрела его с ног до головы и теперь уже сама кинулась на шею молодому человеку. – Какая неожиданная встреча! Ты какими судьбами здесь?
– Здравствуйте, Александра…
– Да какая я тебе Александра, что ты! Мы же свои! Ну, рассказывай давай, зачем в наше захолустье пожаловал? – не отступала она, вцепившись в руку Глеба.
– Устраиваюсь на работу, – последовал спокойный, без особых эмоций ответ. – Не подскажешь, где найти приемную?
– Пойдем, – обворожительно улыбнулась она и взяла его под локоть, – провожу. Нам по пути, я тут в бухгалтерии работаю, если что. Смотрю, ты без кольца, свободен, значит. Может, вечером проводишь меня домой, поболтаем?
Шурка мило улыбнулась, и слегка склонила голову набок, уверенная, что в этот момент выглядит мило и очаровательно.
– Если ты мне расскажешь все местные секреты, то обязательно провожу, – Глеб, включившись в игру, прошептал ей это практически на ухо, как раз в тот момент, когда они уже входили в приемную.
