Наша с Мишей жизнь идёт какими-то параллельными курсами. Я работаю, часто допоздна, он тоже много работает и очень часто уезжает в деловые командировки. Кроме того, Миша регулярно занимается специальными упражнениями в тренажёрном зале напротив нашего дома для поддержания здоровья. За эти четыре месяца можно по пальцам пересчитать моменты, когда мы просто разговаривали.
В тот вечер, когда он только привёз меня к себе в двухкомнатную квартиру-студию с чисто мужской аскетической обстановкой, мы ужинали едой, привезённой на заказ. В холодильнике у Миши оказались только напитки. Утром, перед работой, выпили кофе с булочкой в кофейне на первом этаже.
Сначала я так по-дурацки хотела показать себя хорошей хозяйкой.
Помню, как на следующий день после переезда, прибежала домой, закупившись по дороге, приготовила ужин, накрыла стол. А Михаил прислал сообщение, что уехал в командировку на неопределённое время. За эти четыре месяца ещё несколько раз я ела приготовленное сама, прежде чем оставила идею заниматься готовкой для нас.
Пробовала я заниматься и уборкой, но видели бы вы лицо женщины, которая получала за это деньги! Мне пришлось приложить немало усилий, чтобы успокоить её, объяснить, что она не уволена. В общем, уборку я тоже оставила в покое.
Я часто остаюсь дома одна и по вечерам, и на выходные.
Михаил категорически запретил мне любые походы с коллегами. Его передёргивало от любого намёка на караоке.
Казалось бы, всё грустно… Но это не так.
Как же я ждала любой встречи с ним! И каждый вечер, и по возвращению из командировки, считала минуты. В любой толпе невольно высматривала его силуэт, особенно, если он теоретически мог быть в этом месте.
Мне нравилось просто смотреть на него: как он ест, как держит кофейную чашку, как перебирает бумаги, как вертит большим и указательным пальцами карандаш или ручку, когда раздумывает. Нравилось слушать как говорит, уверенно и свободно, то по-русски, то на английском, то по-китайски.
Я замирала в предвкушении, когда он, вдруг, откладывал или прекращал все дела и решал заняться со мной любовью. Он знал все мои нужные кнопки, на которые умело нажимал, превращая меня в бесстыжую ненасытную девку, покорную и жадную на ласки. Каждый раз, приходя в себя после занятий любовью, я отчаянно стеснялась, не зная, как смогу после того, что было, смотреть мужчине в глаза. Моя стыдливость неизменно веселила Мишу, и он подшучивал надо мной и дразня, сыпал непристойностями при каждом удобном моменте.
Сегодня всё изменилось.
Едва начался рабочий день, позвонила мама и сказала, что с бабулей плохо. Я тут же отпросилась у начальника, оформив отпуск на две недели. Билеты на рейс до Москвы забронировал Джиан Ли. Я побежала к Мише, сообщить, что мне нужно срочно лететь домой. Секретарша пыталась мне что-то сказать, но я уже распахнула дверь и… сразу тихо плотно прикрыла её.
На негнущихся ногах подошла к секретарше и попросила сообщить боссу, не сейчас, а когда он освободиться, что мне понадобилось срочно улететь домой.
Заехала домой, наскоро собрала самое необходимое. Подумала немного, и забрала все свои документы. С сожалением посмотрела на Трактора. Его я никак не могла взять с собой.
Такси до аэропорта ползло так, что я изнервничалась, опасаясь опоздать на рейс. К счастью, успела в последние секунды перед окончанием регистрации.
Думала, что от всех своих переживаний не смогу уснуть в самолёте, а лететь больше девяти часов. И поначалу так и было, я тихонько горько плакала, отвернувшись к иллюминатору, чтобы было не видно, и сама не заметила, как меня сморил сон. Потом пришло странное отупение. Будто внутри была туго натянутая струна. И натянута она была очень сильно, до боли, до предела, а сейчас лопнула. И пропала чувствительность, исчезли эмоции, тревоги, волнения, когда просто действуешь на автомате, не размышляя.
Дома новости были неутешительные, но не катастрофические. У бабушки случился инсульт, и она всё ещё лежит в реанимации. Состояние стабильно тяжёлое. Ей пока нельзя принимать посетителей, да и, любые эмоции, даже приятные, в данный момент не желательны. «Вот переведут из реанимации тогда, пожалуйста, навещайте» - сказали маме в больнице.
- Не волнуйся, доченька! Мы делаем всё возможное. Бабушка столько лет проработала в поликлинике, её многие знают и помнят. Мы положили её в больницу при поликлинике и её наблюдают лучшие специалисты, можешь не сомневаться.
Поддержка больше нужна была маме, чем мне. Я чувствовала, что этими словами она успокаивает не столько меня, сколько себя саму.
- Конечно, мама! Главное, делать всё, что сможем, - я обняла её за плечи.
На следующее утро родители снова уехали к бабушке только вдвоём, но обещали взять меня с собой вечером, если лечащий врач разрешит.
Когда раздался звонок в дверь, я подумала, что они забыли что-то и сразу открыла. На пороге стоял Михаил. Я настолько не ожидала, что потеряла дар речи. Он вошёл, не спрашивая. Поцеловал меня в щёку и участливо спросил:
- Как бабушка?
- Стабильно тяжело, - машинально ответила я, потом спохватилась, - А что ты здесь делаешь?
Михаил уже прошёл по коридору в глубь квартиры, заглянул в родительскую спальню, зал и, наконец, исчез в моей комнате. Я пошла следом. Небольшой дорожный чемодан Михаила остался стоять в прихожей.
- Секретарша только перед обедом сказала мне, что ты заходила. Она не сразу объяснила мне, в какой именно момент, и что ты передала. Я поговорил с твоим китайцем, и он рассказал остальное.
Михаил взъерошил рукой волосы. Было видно, что ему до чёртиков не нравится ситуация и он, словно, переступает через себя. Губы чуть кривятся, недовольно, но он решительно продолжает:
- Скажу честно, твою бабушку я почти не помню. Видел её всего пару раз, и, помниться, она уже тогда была больна. То, что старики болеют, от этого не уйти. Такова жизнь. Твоё желание поддержать своих близких и быть рядом вместе с ними в трудный момент мне понятно. И, пожалуй, сейчас я здесь лишний. Только дополнительные хлопоты и тревоги для твоего отца и мамы. Когда подъехал к дому хотел просто позвонить, чтобы ты вышла, и мы поговорили. Даже не собирался отпускать такси. Но увидел, как твои родители выходят из подъезда… Ладно, Настя, не дёргайся так. Поговорим и я уйду. Остановлюсь в гостинице.
Михаил повернулся ко мне, встал напротив. Я застыла молча, до боли сцепив руки за спиной и пытаясь понять, зачем и почему он здесь. Михаил некоторое время внимательно всматривался в мои глаза, потом, словно нехотя, продолжил.
- Ты могла неправильно понять то, что увидела. Я полетел следом потому, что опасаюсь… Боюсь, что ты не вернёшься. А я не могу тебя потерять теперь, когда нашёл.
- А как ещё можно понять то, что я увидела? – не выдержала я, - Наташа между твоих ног, на коленях. Ты держишь её за голову обеими руками…
Михаил выдохнул сквозь зубы.
- Как бы это не выглядело, ничего не было.
- Хочешь, чтобы я в это поверила?
- Тебе придётся. Тем более, это правда. После того, как мы стали жить вместе, у меня не было других женщин, только ты.
- А когда мы… когда навещал меня в Благовещенске, другие были?
Михаил несколько секунд молчал, раздумывая. Неохотно, осторожно подбирая слова, он всё же ответил.
- Я тогда ещё не осознал, что мне по-настоящему нужна только ты одна. Настя, я, когда после аварии восстанавливался, только о тебе думал. Тебя вспоминал, когда отчаяние подступало, надежда ускользала, боль мучила. Тогда твёрдо решил, если встану на ноги, мы с тобой поженимся. На Новый год, китайский, поедем с тобой в Америку с моими родителями и друзьями тебя буду знакомить.
После аварии он думал только обо мне … Я невольно вспомнила, как в Гонконге, впервые, после года без каких-либо известий, увидела Мишу в вестибюле, с Наташей, и это воспоминание было ложкой дёгтя в той бочке мёда, которая разлилась в душе после его, таких желанных, слов. И всё же… Его бархатный голос, его родной запах, мужская рука, сейчас в нежной ласке касающаяся моей скулы…. Мне не хватило сил от этого отказаться. Не смогла быть гордой и решительной. Как в любимой маминой песне "сняла решительно пиджак наброшенный, казаться гордою хватило сил" у меня не получилось. Отчаянно, непереносимо захотелось быть с ним, и только с ним, сейчас и всегда, и плевать на всё остальное, и на гордость, в том числе! Точнее не плевать, совсем не плевать. Это мучительно и невыносимо, особенно, вспоминать руки Наташи на его ширинке, там, в его кабинете перед моим отлётом, будто снова и снова нож в сердце вставляют – больно, не вздохнуть. Но он здесь, со мной, не с ней. И я хочу, чтобы так и оставалось. Хочу попытаться бороться за своё счастье, а не бежать от борьбы, "решительно сбрасывая наброшенный пиджак".
