Стараясь на себя не смотреть, быстро моюсь. Обтираюсь. Снимаю шапочку для душа и замираю, как олень в свете фар, встретившись взглядом с… шефом. Какого черта он здесь забыл?! Мы же негласно поделили время тренировок, чтобы не пересекаться!
– Ч-черт. Меня бутылку в кулере просили заменить. Сказали, здесь никого нет.
Он что, оправдывается? Боится, что я подумаю, будто он за переодевающимися тетками подсекает? Смешно. И бредово. Потому что такому, как Миша, любая и так все покажет с радостью. Даже я… Свои уродливые телеса, к которым он питает нездоровую, стыдную страсть.
– Ну, смотрю, у тебя все получилось? Может, теперь выйдешь?
Я не знаю, как так происходит. Просто рядом с ним, особенно в такие моменты, во мне включается та еще стерва. Это на уровне интуиции – понимание, что ему нужен повод на мне сорваться. И да. Я его даю.
Задыхаясь от волнения, отворачиваюсь к шкафчику. Растираю спину полотенцем. В тишине раздевалки гудит лишь система вытяжки. И потому звуки нашего сорванного дыхания здорово действуют на нервы.
– Или ты ищешь Кэт? Так она ушла…
Отбрасываю полотенце. Тянусь за трусами, (назвать то, что я ношу, трусиками не поворачивается язык), когда дверной замок щелкает. Вздрагиваю. Телом идет рябь. В стекле, отделяющем раздевалку от зоны сауны, вижу, как Стрельников стаскивает через голову футболку. Облизываюсь на кубики у него на животе, хочу облизать каждый! Между ног становится влажно и горячо. Он, конечно, далеко не такой мышечный, как Таир, но так даже лучше. Я предпочитаю более мальчишеские фигуры. В Мише мне нравится все. Даже кривые ноги с ярко выраженными, как у какого-нибудь футболиста, икрами… Мне так, сука, нравится.
– Кого ищу, я нашел, – ухмыляется, хватая меня за грудь.
– Да что ты? – вызывающе оскаливаюсь.
– Ага. Повезло. Тебя сложно не заметить.
Сука-а-а-а. Он меня унижает, а я теку, как последняя блядь. Опустив слезящиеся глаза, слежу за тем, как его тонкие красивые пальцы мнут мои безобразно взбухшие соски. Ну, давай, Наташ. Пошли его. Где твоя, сука, гордость?!
– Иди в жопу, – выдавливаю из себя.
– С удовольствием. Только для начала пососешь, малыш? Чтоб такую жопу пялить, нужен определенный настрой.
– Отвали, – сиплю я, голодно облизываясь.
– Давай, у меня в обрез времени.
– И куда же ты спешишь? Окучивать Кэт?
– Ревнуешь? Это хорошо. Старательней отсасывать будешь. Давай же, не выебывайся.
Миша дергает меня за руку. Я плюхаюсь на колени, больно ударяясь о кафель. Сама дура! Могла бы и осторожнее… Обхватываю его сочащуюся головку губами.
– Да ты уже слюной истекла. Ну что за феерическая блядь мне досталась?
В противовес смыслу его слова звучат так ласково, что я давлюсь. Слезы из глаз брызжут. Но беру так, как дает. Блядь – так блядь. Хоть так. Хоть как-нибудь. Впрочем, кого я обманываю? Именно так мне и нравится. Какой же он вкусный… Невозможно. Глубже. Пальцами мну яйца, розочку ануса… Мне голодно. Он не был со мной… А с той ночи, когда мы поругались из-за того, что Таир о нас как-то узнал, и не был. То есть почти месяц. М-м-м…
Когда Миша оттаскивает меня за волосы, я с противным хныканьем тянусь за ускользающим членом.
– Хватит! – рявкает. – Я не так закончить хочу. Да и ты, наверное, тоже.
Отчаянно киваю.
– Что ты там про жопу говорила?
– Я пошутила, – сиплю, теряя голос. Нет, так мы тоже трахаемся, но очень редко. И мне каждый раз невыносимо…
– Пошутила она. Наклоняйся, давай.
– Нет, нет, Миш, пожалуйста, не надо… - скулю испуганно.
– Давай, Таш, в любой момент кто-то может войти.
– Я не готова! – трясусь, склоняясь над столешницей, в которую в ряд вмонтированы раковины.
– Кто – ты? А это что? – издевательски посмеиваясь, проводит рукой между ног. – Не смеши, давай, я быстро. Довела же!
Глава 23
Виктор
День выдается пасмурным, как и мое настроение. Где-то над головой взрывается и трескается небо, бьют молнии, ветер гнет деревья к земле и играет в догонялки с дымным шлейфом поднятой моим Аутлендером пыли. А вот дождя как не было, так и нет. Мир будто встал на паузу в предвкушении надвигающейся грозы.
– Маме точно получше? – спрашивает Сашка, так и не оторвав взгляда от окна.
– Очень на это надеюсь.
– Ты говорил, что мы будем встречаться по выходным, а мы сто лет не виделись.
– Так вышло, Сашунь. То мы с тобой уезжали в отпуск, то мама болела. Бывает, жизнь вносит корректировки в планы взрослых. Ничего страшного. Сегодня начнете навёрстывать, не переживай, хорошо?
– Угу. А Ника тоже болеет? – Дочь ловит мой взгляд в зеркале заднего вида. Я немею. Заметила, значит, что что-то не так? Заметила и молчала.
– Д-да, болеет, – киваю, с трудом пропуская ответ сквозь вставший поперек горла ком. Крепче сжимаю руль, а толку?
Самое страшное, что Никина замершая беременность даже не стала для меня неожиданностью. Я как будто все это время ждал чего-то такого. Был готов, что по счетам придется платить. И может, именно этим накликал на нас беду.
– А что у нее болит?
– У Ники? Живот. – Отвожу глаза, отделавшись полуправдой.
– А у мамы?
– А у мамы – душа, – не придумал я ничего лучше, не надеясь даже, что Сашка поймет. Но к удивлению, дочь на это замечание деловито кивает.
– У меня тоже болит душа. Но, наверное, не так сильно, как у мамы, раз меня не забирали в больницу.
Сглатываю. Дергаю туго застегнутый воротничок рубашки. В носу подозрительно колет. Воздуха отчаянно не хватает, горло дерет. Хочется выяснить, почему у моей шестилетней дочки болит душа, но я не решаюсь. Я вообще никак не привыкну, что с моей доченькой, моей Сашкой, можно вот так по-взрослому разговаривать. Когда она только успела вырасти? Все время ведь была на глазах, а как-то незаметно это случилось. Что же чувствует Кэт, которая ее три года не видела?
– Саш…
– А почему мамина душа заболела?
Твою мать. Вот просто… Твою же мать!
Дети все-таки уникальные создания. Одним словом они могут выбить почву у тебя из-под ног, а могут стать твоей единственной опорой. С каждым годом я все отчетливее понимаю, как самонадеянно думать, что это я ее воспитываю, защищаю, ращу… На самом деле все ровно наоборот. Сашка вытаскивала меня из таких чертогов отчаяния, самобичевания и вины, что словами не передать. Лишь она придавала мне силы в моменты, когда их неоткуда было взять. А потом уж и Ника подсуетилась…
– Я ее обидел, Саша. Это моя вина. И то, что вы не виделись так долго, моя вина тоже.
Сказал это, и тут же на себя взъелся. Потому как на хрена я это затеял? Уж не для того ли, чтобы дочь отпустила мои грехи? Что ж ты за слабак-то такой, а, Реутов?!
Пальцы немного дрожат. Включаю поворотник. Начавший накрапывать дождь с каждой секундой усиливается. Льет так, что дворники, работающие в своем самом интенсивном режиме, справляются ровно настолько, чтобы я мог видеть желтую разметку – и больше ничего. Небо грохочет. Внутренности вибрируют. Сумрак окутывает округу зыбким дрожащим маревом. Желтые фонари не спасают, наоборот, нагоняют необъяснимой жути. Городок, в котором живет Кэт, кажется вымершим, несмотря на горящий в окнах домов свет и свору собак, выбежавших прямо под колеса на светофоре.
Притормаживаю. Распахнув зонт, выбегаю из машины, свободной рукой подхватываю дочь и на руках несу ее под козырек – лужи такие, что Сашке наверняка по колено будут.
Домофон на двери пиликает. Сложив зонт, взлетаю вверх по ступеням и едва не сталкиваюсь на площадке с огромным шкафом, выходящим из квартиры Кэт. Любовник? Помнится, она говорила, что таковой имеется. Почему-то я не воспринял ее слова всерьез. Может, потому что всю нашу жизнь пребывал в уверенности, что я ее первый и последний мужчина, как-то упустив, что с тех пор, как я уверился в этой мысли, обстоятельства сильно изменились.
– Добрый день. Валеев Таир Усманович, – представляется незнакомец. Кэт хмыкает. Интересно, что ее насмешило.
