— Конечно, Ксения Петровна. Все живы, здоровы и сегодня, — сторож отвечал с достоинством, кланяясь хозяйке, как он ее называл, которая выглядывала в окно «девятки» бордового цвета. Его седую бороду подбивал ветер, она вздымалась вверх, напоминая совковую лопату, полную снега.
— Никаноровы у себя или гуляют? — спросила Ксения Петровна, зная, что этому человеку известно все, что происходит в «Доме друзей».
— Надежда Сергеевна в беседке. А сам — в доме, — доложил сторож. — Должно быть, читает.
Надежда и Иван Никаноровы переехали в хоспис прошлой осенью. Они занимали большую комнату с балконом на втором этаже кирпичного дома.
Ксения Петровна придавила педаль газа и устремилась по гравийной дорожке, обсаженной кустами барбариса.
Сегодня она хотела поговорить с Надеждой. Чем больше она думала о Лизе и о том, что проделали много лет назад они, три подруги, Ксана, Надя и Ира, тем яснее становилось: нужно поступить так, как она решила.
Ксения Петровна поставила машину перед входом в дом, а сама направилась к «девичьей» беседке. Это любимое место Надежды, увитое девичьим виноградом.
— Я видела ее, Ксана, — сказала Надежда, повернувшись к подруге, как только та вошла. — Господи, как хороша.
— Да, — кивнула Ксения Петровна. — На редкость.
— А она знает? — Надежда смотрела на Ксению, в ее глазах сквозило беспокойство. — Лиза знает?
— Нет. Она не знает.
— Ты не хочешь ей сказать?
— Нет. То, что сделано, сделано не ради нее.
Надежда молчала, отвела взгляд от Ксении. Потом, когда снова посмотрела на нее, глаза были другими. Спокойными.
— Ты права. Детей вообще заводят не ради них. А ради себя. Я знаю. Когда погиб наш сын, мы взяли девочку из детского дома. Мы думали только о себе. — Она усмехнулась. — А потом уже — о ней. Мы выбирали такую, которая подошла бы нам. — Ксения кивала. — А когда нашлась ее мать и забрала, мы горевали, но ведь тоже о себе. Я понимаю, никакие приемные родители не могут быть роднее настоящих.
Она умолкла. Было слышно, как жужжат осы, собравшиеся со всей округи насладиться вкусом редких цветов девичьего винограда. Мелкие, неяркие, но полные нектара, они притягивали их, как всякая сладость.
— Значит, она тебе понравилась? — переспросила Ксения, словно подталкивая Надежду продолжить.
— Больше того, — тихо сказала та. — Я понимаю, это глупости, но мне кажется, что я... сразу ощутила родство с ней. — Надежда пожала плечами, которые становились все более острыми. Большой бант на груди колыхнулся, а Ксения Петровна внезапно испугалась — какие острые плечи, они проткнут шелковую бледно-зеленую блузку. Последняя стадия болезни. Ее не спрячешь даже под пышным бантом и широкой одеждой.
— Тебе ничего не кажется, Надя, — тихо сказала Ксения Петровна. — Ты должна это ощущать. Как и она. Я знаю.
— Ты... ты изучала это? — спросила Надежда.
— Да.
— Но... Лиза... она... ничего не...
— Лиза ничего не знает, — поспешила уверить ее Ксения. — А вы на самом деле похожи. У вас одинаковый разрез глаз и рисунок губ. Я уж не говорю о волосах.
— Да. У нее такой же, слегка выдвинутый подбородок, — Надежда напрягла нижнюю челюсть и постучала по ней. — Это означает импульсивность натуры, я читала.
— Верно, в импульсивности не откажешь ни тебе, ни ей, — согласилась Ксения. — Одно твое желание отправиться умирать в Швейцарию вместе с Иваном чего стоит, — фыркнула она.
Надежда тихо засмеялась:
— Это правда. Но ты знаешь мой принцип...
— ...сделай это сейчас, — закончила за нее подруга. — Я его знаю. Самое интересное, знает его и Лиза.
— Откуда? — Светлые брови вскинулись.
— Говорит, от отца.
— Неужели? — Надежда тихо засмеялась. — Наверное, этот принцип известен во всем мире. У русских он звучит немного иначе — не откладывай на завтра то, что можно сделать сегодня.
— Не так энергично, как «сделай это сейчас», — заметила Ксения. — То есть немедленно. А то ведь день может длиться долго.
— Да, — засмеялась Надежда. — Был, я помню, даже роман под названием «И дольше века длится день».
— Вот именно, — фыркнула Ксения. — Зато у американцев есть другой — «Если наступит завтра». Ты чувствуешь разницу?
— Да, как между «успеть» и «не опоздать».
— Вот и Лиза торопится.
— Куда?
— Не куда, а в чем.
— В чем? — покорно повторила Надежда и обратила к подруге напряженное лицо.
— Самореализоваться, как я это называю.
— Снова ты оседлала любимого конька, — Надежда махнула рукой.
— Не снова, а по-прежнему, — Ксения усмехнулась. — Я гарцую на нем всю жизнь. — Она выпрямила спину, будто на самом деле сидела на арабском скакуне, а не на скамейке. — Иначе много чего не было бы на свете.
— И кое-кого — тоже, — тихо добавила Надежда.
— Лизы, например, — кивнула Ксения.
— Тогда Ирина не вышла бы замуж за своего любимого Николая, Лизиного отца. Господи, как она его любила! Знаешь, я им завидую. Уйти вот так... вместе. — Она вздохнула.
— Они жили вулканами, и те забрали их к себе — было написано в некрологе, — усмехнулась Ксения. — Все верно.
— Это знак, наивысшая оценка природы их усилий. — Надежда помолчала. — Я хотела тебе сказать, что просматривала в Интернете медицинские сайты и знаешь, что нашла?
— Что-то новое? О вожделенной швейцарской клинике? — Ксения Петровна выжидающе смотрела на подругу.
— Таблетки, Ксения. Они есть в той клинике. Понимаешь? Зачем мы будем морочить друг другу голову? У нас с мужем одна стадия, ты знаешь сама, наши сроки могут отличаться на несколько недель. Зачем нам муки расставания? Ты понимаешь, о чем я говорю?
— Да. Но я ничего не могу сделать. — В голосе Ксении Петровны была твердость. — Не я распоряжаюсь сроками, а Господь Бог.
Глаза Надежды блестели, как блестят у человека, который долго мучился, принимая важное для себя решение и наконец принял. Теперь ему не важно, как его расценивают другие.
Ксения смотрела на свою давнюю подругу и понимала, что она не шутит. Надежда могла показаться излишне экзальтированной и в молодости, но это свойство заставило ее копаться в глубинах среднеазиатской земли и находить то, что не открывалось никому другому. Археолог — человек, способный поверить в сказку. Для всех сказка, а для него — быль.
Ксения потянулась к ней и накрыла своей рукой ее руку. Подруга молчала.
— Я сделаю все, чтобы тому, кто из вас останется, было легко.
Надежда крепко сжала губы. Потом сказала:
— Твой хоспис великолепен. Он похож на дорогой загородный клуб. Если бы здесь зеленело поле для модного сейчас гольфа, то сомнение было бы трудно развеять. Ты очень правильно назвала его «Дом друзей».
