— Привет, деточка.
Он присел на стульчик у кровати. Поставил на пол громадный пакет.
— Фруктиков тебе завез. Мы звоним сюда, интересуемся. Все тебе привет передают. Там записка есть.
— Здравствуйте, Виктор Иванович.
— Плохо выглядишь, скелет, а не человек. Не ешь ничего, наверно.
— Ем.
— Вы правы. Ничего не ест. Нет аппетита, говорит.
Георгина Пантелеймоновна кокетливо и ласково добавила.
— Может хоть такого представительного серьезного человека, как вы послушает.
Виктор Иванович подкрутил бы ус, если бы он у него имелся. Вид у него сделался молодецкий.
— Повезло тебе с соседкой, Арина. Волнуется о тебе. А я ведь спасибо заехал сказать.
— За что?
— За совет о тех партнерах, помнишь? Я не стал с ними в одно дело идти. И это спасло мне неплохие деньги. Они всех обули и исчезли. Ну, может, кому и попадутся, так то не моя головная боль.
— Я ни при чем.
— Поправляйся. Пойдешь ко мне работать. Головой, не ручками. Ты мне подходишь, деточка. Только ешь что ли. А то ветром унесет.
— Спасибо, Виктор Иванович. Обязательно.
— Я пойду. Куча дел, сама знаешь. А ты, давай, выздоравливай. До свидания.
Георгина Пантелеймоновна вскинулась.
— Вот это мужчина! Пиджак долларов двести, не меньше. Твой шеф?
— Я работала у его жены. А ему иногда по мелочам, помогала.
— К себе зовет. Согласишься?
— Не знаю.
Она действительно не знала. Что делать и куда идти. А главное зачем. Целый год она жила единой мыслью — добиться сытой спокойной жизни, доказать себе. А главное ЕМУ, что она может обойтись сама и не пропадет. Кому и что доказывать теперь? Психологи уверяют, что как правило, женщины легче переносят смерть, а не уход, разрыв из-за соперницы. Самооценка не страдает, если тебе не предпочли другую. Умер? Так это не твоя вина. Как все просто. Арина невидящим взором обвела палату. Федор был слишком наполнен жизнью и энергией, чтобы она могла представить его мертвым. Веселым, счастливым, побеждающим — каким угодно, но живым. Обвешан женщинами — как новогодняя елка игрушками? Да. Это запросто. И можно понять всех этих женщин. Закрутился в делах, встречах, романах — и думать забыл о провинциальной дурочке? Да. Легче легкого. Но погиб? Только не он. Нет. Вселенная лишилась центра. Не действовал ни один закон. Жизнь текла мимо, не радуя и не огорчая. После сокрушающего удара, сломавшего хрупкое душевное равновесие, наступила безразличная тишина. В ней тонули и растворялись любые бури.
— Что?
— О чем задумалась?
— Ни о чем.
— Так не бывает. Сильно же ты переживаешь из-за этого мерзавца!
— Он не мерзавец.
— Хочешь сказать, что сама во всем виновата?
— Нет. Не виновата.
Она села на постели, привалившись к ледяной стене и не чувствуя холода.
— Не расспрашивайте меня, я не смогу рассказать. Да и нечего рассказывать.
— Платоническая любовь!
Осенило Георгину Пантелеймоновну.
— Ну, этому можно помочь. У меня есть превосходный знакомый гипнотизер. Парочка сеансов и предмет твоих страданий становится тебе отвратителен. Просто видеть его не сможешь! Будешь ходить и петь от счастья.
— Веселенькую песню Майлсон для хора мальчиков?
— О, господи! Нет. «Красотки, красотки, красотки кабаре. Вы созданы нам для развлеченья!»
— У вас настоящий голос.
— Без двух нот сопрано.
Георгина приподнялась на пухленьком локте, наставила пальчик с розовым коготком на Арину.
— Мне ваше имя — небесная манна.
Вашим величеством пусть вас зовет другой.
Ах, разрешите звать вас просто и славно.
Моя Арина, мой свет неземной.
— Лихо.
— А ты говоришь, Майлсон, Майлсон. О, Боже, капельники несут. Кто первый в туалет?
— Вы, божественная.
— Улетаю, улетаю.
Арина аккуратно поднялась, нашарила ногой шлепанцы. Все еще улыбаясь. Положительно Георгину ей подбросил некто сверхъестественный, в качестве мощного стимулятора. Конечно, им нечего делить, они не везут общий груз, просто лежат рядом. Георгина обожает блистать. Арина умеет слушать. Обе более, чем начитанны. Обмениваются репликами, швыряют друг другу ссылки на авторов и героев, напевают, наконец. Удивительно, как при таком легком характере, воинствующая оптимистка могла схлопотать инфаркт. Видимо, все совсем не так, как кажется на первый взгляд.
— Апартаменты свободны.
— Замечательное известие.
— И не застревай там. Пропустишь что-нибудь интересное.
* * *
Сильно пузатая (на восьмом месяце) Виноградова появлялась по вторникам и пятницам. Рассказывала о себе: как тошнило, давала потрогать колыхающийся живот: «Вот пинается, поросенок». Живописно расписывала походы в женскую консультацию, ела принесенные для Арины фрукты, зевала, прикрывая рот распухшей рукой: «Вот разнесло, так разнесло! Кто бы мог подумать. Я вешу целую тонну»! Смеялась и жаловалась: «Таки все же зарегистрировались, оштамповались. Уговорил. Жажду, мол, законного ребенка»! Георгина, невзлюбившая бывшую чемпионку, демонстративно доставала из тумбочки номер «Космополитена» и углублялась во вдумчивое перелистывание страниц. Видимо две большие обезьяны, претендующие на лидерство, друг друга сразу узнают и на дух не выносят. Алена прониклась схожими чувствами, но вела себя ни в пример миролюбивей, очевидно состояние сказывалось.
— Стишки сегодня по радио читали с утра. Наши местные поэты. Все муть какая-то. А одна девушка ничего себе. Грустные правда очень, но со смыслом. Я одно запомнила и записала. Рванула за ручкой, чуть не шлепнулась. Торопилась, пока оно звучит в голове, не забылось. Сейчас, как же там. Всего четыре строчки.
— Вам странно видеть меня пузатой?
А я — отращиваю младенца.
Он шевелится в моей утробе
Под сердцем.
Георгина фыркнула и поджала губы.
— А кто автор? Не помнишь? — Вежливо поинтересовалась Родионова
Помню. Наталья Майлсон.
— Не может быть!
— Она такая лиричная! И вдруг — «пузо», «утроба»? Не похоже. — Заявила Георгина, отложившая журнал, перепалки ради.
— Нет. Я ничего не путаю.
Окрысилась располневшая чемпионка.
— И, вообще, некогда мне тут с вами… дискутировать. Обедать пора.
Она встала, Арина удержала ее за руку. Нисколько не стесняясь соседки, ткнулась лбом в горячую распухшую ладонь.
— Я вела себя весь год хуже свиньи. Прости… Если бы не ты. Что бы было с бабусей? Со мной? Видишь, как все обернулось, Виноградина. Прости. Я сама не своя из-за… Федора. Узнала случайно, и…
Она в первый раз за долгие месяцы сознательно произнесла вслух заветное имя.
