— Ты рассказывал миллион вещей, которые были с вами давно и от которых у меня просто мороз по коже!
— Ну, например?
— Да миллион! — Анжелика попыталась припомнить: что он там такое особо ужасное рассказывал? — Ну, например, когда от тебя была беременна девушка. То, что твоя жена чуть ли не пистолет у тебя просила, чтобы ее застрелить!
Наверно, это был действительно удачный пример. Рома даже задрожал, Анжелика увидела, как трясутся его руки на руле.
— Она не смогла бы! Это было сказано от избытка чувств!
— Да? А о чем она собиралась поговорить с твоей любовницей, когда хотела ей звонить?
— Не знаю, — растерялся Рома. — Наверно, хотела просить ее сделать аборт.
У Анжелики вдруг возникло ощущение дежавю — может быть, от одного взгляда на тошно-серую, немаркую, практичную обивку салона. Нечто вроде предчувствия… а когда забеременею я? — к чему эти мысли?..
— Да? Да, конечно, — оборвала она свои идиотские мысли. — А ты знаешь о таком элементарном понятии, как женская солидарность? Твоя жена сама рожала! Она же знает, как тяжело носить ребенка! Сколько нервов это стоит! И о чем она еще собиралась говорить? Может быть, угрожать? Может быть, добиться, чтобы у девушки случился выкидыш?
— В моей жене действительно много такого… — сказал Рома грустно, — и самое главное — это я, наверно, воспитал в ней. Я хотел, чтобы она была жестче. Чтобы не была размазней.
Анжелика вспомнила плотно сжатый рот Кати Потехиной, ее острый подбородок, геометрические скулы… Подросшее дитя-дебил. «Тебе бы следовало воспитывать в ней мягкость, — подумала Анжелика. — Хоть какую-то женственность». Она вспомнила себя — себя, может быть, глупую, со своим всепрощением — такое недалекое время назад…
— Рома, когда любовница моего мужа была беременна, был момент, что я заставила его общаться с ней! Когда он уже хотел бросить ее! — Анжелика перешла почти на крик, так ей было легче бороться с неприятными воспоминаниями. — Может быть, я дура, но я говорила ему: «Саша, она же беременная, подожди, пока она родит, съезди к ней, ты ведь не представляешь, как это тяжело!»
— Моей жене тоже сейчас тяжело, — вступился Рома.
— Ей — тяжело? — Анжелика широко раскрыла глаза, изумляясь. — Чему там может быть тяжело? Там ничего нет внутри! Пустота! Черная, звенящая пустота! Ничто!
Она опять взмахивала руками, едва не ударилась о ручку двери, замолчала в негодовании.
— Ты знаешь, моя жена говорит про тебя практически то же самое, — тихо сказал Рома.
— Что? — опешила Анжелика.
— Ну, что ты чувствовать не можешь… Переживать и вообще… Что ты пустая внутри… как все красивые люди.
— Ну, естественно! — воскликнула Анжелика. — Что ей еще остается говорить?
— Но я почему-то верю тебе, а не ей, — так же тихо продолжал Рома. — Что бы про тебя ни говорили, я чувствую, что ты… светлая.
Он перегнулся и поцеловал ее в губы, ожидая, наверно, примирения. Но Анжелике было сложно сразу расстаться с компьютерными демонами. Она сидела, тяжело дыша, и руки ее сжимались в кулаки.
— Ты светлая, — повторил Рома, и морщинки на лице Анжелики потихоньку стали разглаживаться, — светлое облачко в моей жизни. Яркий свет… в моей темной жизни.
Если он действительно чувствовал это, то Анжелика могла считать себя победительницей. Победительницей карманных монстров…
* * *
На долю Кати оставались теперь только разговоры. Выяснение обстоятельств, не имеющих значения, обстоятельств, которые она знала и без выяснений. И в три часа утра, когда Ромка наконец соизволил появиться дома, она начала еще один долгий, путаный и бессмысленный разговор.
— Ты же обещал приехать вечером, — сказала Катя.
Ромка молча раздевался — похоже, у него не было ни малейшего желания общаться на подобные темы.
— Там, в машине, была Аня? — спросила Катя напрямик.
— Да, — ответил Ромка, не глядя ей в глаза.
— И куда вы поехали?
— Оставь меня, пожалуйста.
— Она сидела на моем месте! — вскрикнула Катя, и от сознания собственного унижения у нее потемнело в глазах.
— Твое место — водительское, — ответил муж холодно. — Эта машина, между прочим, на тебя записана. Я пару раз учил Аню водить… и, ты знаешь, у нее это получается лучше, чем у тебя с твоими водительскими правами.
С минуту Катя не могла сообразить, что ему ответить. Ее водительские права достались ей с трудом, с боем, а практика вдвоем с Ромкой была поистине ужасна. Когда она делала что-то не так, муж психовал, кричал, мог даже ударить ее… И по сей день Катя боялась сесть за руль. Она зажималась, ожидая критики и окриков Ромки, и от этого ничего не получалось вообще. У Снежной Королевы, значит, получалось… И это могло означать две вещи. Либо девушка-психолог уже умела водить машину и пользовалась любовью Ромки ко всякого рода поучениям, либо просто процесс обучения с участием надменной Анжелики проходил как-то иначе, чем с ней, Катей. Скорее всего.
— Как ты не понимаешь, что она тебя использует! — Катя знала, что этот аргумент должен подействовать безотказно.
— Использует в чем? — заинтересовался Ромка.
— Ей не нужен ты! Ей что-то нужно от тебя!
— Что именно? Что с меня можно взять?
— Я не знаю! Все твои женщины используют тебя! Никому из них не нужен ты сам!
— У Ани все есть, — сказал Ромка. — Работа, деньги, одежда…
— Значит, она хочет выйти за тебя замуж! — ляпнула Катя. И сама испугалась своих слов.
Ромка улыбнулся как-то странно.
— Если бы ей было нужно это… я был бы счастлив. Ведь это бы и означало, что ей нужен я.
Катя почувствовала, что срывается, летит в пропасть. Нужно было зацепиться за что-то, задержаться, удержать мужа…
— Ты нужен только мне! — сказала Катя.
— Ты противоречишь сама себе, — его голос был скучным. — Я устал.
— Рома, ты мне нужен! — получилось немного театрально.
— Я знаю, — сказал Ромка.
Самый страшный вопрос вертелся на языке у Кати. Она прошла за мужем в ванную, тупо смотрела, как он моет руки, лицо…
— Она хочет, чтобы ты на ней женился?
Ромка медленно вытирал руки полотенцем.
— Я думаю, нет, — сказал он наконец. — Ей просто хорошо со мной.
Кровь ударила Кате в лицо, и сдерживать чувства больше не было никакой возможности:
— Она грязная, мерзкая шлюха!
Выходя из ванной, Ромка протиснулся мимо Кати так, как будто она была вещью. Как будто она была шкаф.
— Если я еще раз услышу от тебя нечто подобное, — сказал он уже из комнаты, — я не буду с тобой вообще разговаривать. Ни о чем.
