Терпеть не могу, когда меня называют Алёшей, но не та ситуация, чтобы привередничать. Да и как то из уст такой милой старушенции вроде и ничего звучит, ласково.
— Да я, впрочем, только это и украл, — покаялся я, протягивая труселямбы хозяйке, — в карманах пусто, в пальто только портмоне и ключи от машины.
— Баба Люба я, — представилась седовласая красавица, цепкими пальцами выхватывая свои драгоценные трусишки.
— Значит так, вороватый паренёк, обратно в санузел шагай. Там посидишь.
— Я не могу. Я жену ищу! — попытался я объясниться, раз уж бабушка от диалога не отказывается, но, видимо не с того начал.
— У Сереги в доме? Так он тоже ищет. Так что лишней у него точно нет! — бабуля, пригрозив мне своим колуном, таки задвинула меня обратно. — Позвоню его зазнобе, небось там околачивается! А ты сиди тут!
Ну не драться же с ней? Во-первых, это совсем за гранью моего понимания, а во-вторых, мне резко стало плохо. Жар, который я изначально принял за реакцию на злость и ревность, становился все сильнее, как и слабость все больше охватывала все тело. Я уселся прямо на пол, спиной к стене, и, кажется, моментально отключился, гоняя в замутненном сознании мысль, что надо найти Ирину и Настю. И во сне действительно спасал мою любимую из лап Сергея в образе паука-чудовища, который обманом заманил ее в свои рыбацкие сети.
Сквозь сон слышал мужские голоса и торопливый говор старушки, но кроме того, что я «злодей громадный», ничего не понял.
— Эй… Ты чего это удумал, окаянный? — спросила меня милая бабуля в туманной дымке. — Да ты же весь горишь! — закудахтала баба Люба, тормоша меня.
Пришлось разомкнуть слипающиеся веки. В ванную завалился Димка и, оправдываясь, что телефоны все побросали дома, потому как на колядках они без надобности, помог подняться. По распоряжению главного злодея этого дома — Сергея — отвели меня в комнату, на кровать. И оба куда-то снова ушли, оставив меня под строгим надзором бабы Любы.
— Непутёвый ты, Алешка! Кто же на дело с простудой идёт? — ворчала на меня бабушка.
Так приятно, заботится. Хоть кто-то. Только не та, что хотелось бы.
— Раздевайся, милок, и под одеяло. Я настойку принесу, не вздумай сбежать! Я тут рядом живу, мигом обернусь! Пока Светка не пришла!
Возражать и сопротивляться сил у меня не было, и вообще я уже с минуты на минуту ожидал появления тощей с косой и в плаще с капюшоном. До того мне стало плохо. Вот ведь угораздило, только утром огурцом был, а сейчас чувствую себя бессильным и потрепанным. Забрался под толстенное одеяло, и все равно колотило от озноба. И Иришки нет рядом для согревательных процедур, что за невезуха? Бабушка вернулась в считанные минуты, по моим ощущениям, шустрая, но меня уже опять утаскивало в царство снов.
— Поди без шапки модничаешь? И ботинки у тебя, шо тока по ковровым дорожкам гулять! И заместо добротной куртки тонкий пинжак! — опять услышал ворчания старушки сквозь сон.
Отвечать не стал, на ее по сути справедливые замечания. Только не пиджак, конечно, а вполне качественное пальто, но действительно — не шибко теплое. Неожиданно тонкие сухие пальцы старушки потащили мое веко вверх, и в глаз ударил яркий свет диодного фонаря. Кажется, я ослеп на один глаз, в довесок к остальным моим проблемам.
Почувствовав, что от меня убегает одеяло, пытался ухватить его, но бабуля оказалась проворнее.
— Грудину дай натру, охламон! — отчитала меня баба Люба и шлепнула мне на грудь что-то сильно пахнущее травами и спиртом. — Потом выпей вот это, — кивнула она на стакан, — сварю тебе бульон куриный, если не успеешь тут похлебать, то по пути в сизо поешь, понял?
— Да за что в сизо-то? — пытался я разжалобить еще больше сердобольную старушку.
— За то, что набедокурил тут, посуду побил, имущество, опять же, стянуть намеревался!
— А почему ваше имущество у соседа? — стало мне любопытно.
— А тебе кака печаль? — вредничала старушка, но все же посудачить любит, потому продолжила. — Баня моя сгорела, вот и взамен на то, что за скотиной смотрю, разрешил мне Серега тут пока париться. А я со своим склерозом и забыла тут все. Пришла забрать, а тут ты, окаянный!
— А зачем вы меня в травах маринуете? На вертеле жарить? — уточнил я, заподозрив неладное.
— В печи запеку, а то картоха пропадат! Извести нужно. Так от тебя жена к Сереге ушла, ты потому тут буянил?
— Это не я! Тут так и было, когда я пришёл! Я собаку вернул, между прочим, его. Наверное, его, — вдруг меня озарило, что пёс-то может и не с этого двора.
— Мелкого, шоль? Дык что ево возвращать? Он тут в каждом доме свой. Привыкли уж, что как Сережа на буровой, так Мелкий общий пес. Везде подъедается, отожрался, боров. Жену-то любишь? — неожиданно перескочила опять старуха, сплетни, видимо, интереснее.
— Еще как! Пуще прежнего!
— А прежде что? Недолюбливал? И дома набедокурил сегодня?
Я собирался с силами и мыслями, придумывая, как бы половчее ей объяснить, что я набедокурил, конечно, но гораздо раньше и не здесь и именно поэтому теперь я тут, но в это время раздался женский голос в дверях:
— Баб Люб! Опять ты свои народные гадости притащила! Дай посмотрю, что там за смертельно больной.
— Это вы своими тибиотиками люд травите! А у нас все натуральное! Долго что-то они за тобой, Свет, ходили, я уж вылечила его почти!
— Не сомневаюсь, — усмехнулась девушка, — как там? «Спробуй заячий помет, он ядреный, он проймет»?
Баба Люба, собрав все свои чудо-средства, уступила место девушке, судя по всему, медработнику местному. Склонившись ко мне своим выдающимся бюстом, девушка меня принялась осматривать и ощупывать, а я залип на ее груди. Без всякой мысли, просто не каждый день такое увидишь прямо перед носом. По всем правилам моей везучести, раздался голосок Иришки — ненаглядной, — и сама она возникла как во сне в дверях в одежде с чужого мужского плеча.
— А что здесь происходит? — удивленно распахнув свои прекрасные глаза, спросила Ирина.
А на что, блин, это похоже? Хотелось мне спросить. На эротический массаж с ароматической мазью из трав? Ну вообще да. Малость похоже. Раз Светка пытается удалить с моей груди знахарские примочки, салфеткой.
— Иришка! Я за тобой! — изо всех сил прохрипел я, заволновавшись, что не поверит, что я ее ищу в чужой постели, практически голый.
Просто адский ад какой то! Ну когда уже будет белая полоса у этой зебры?
— Так это он? — удивленно вскинула брови врачиха, и то, что Иришка кивнула, удивило и меня. — Держи градусник, померяй температуру, я сейчас вернусь.
Ира осторожно присела ко мне на кровать, строго настрого запретив распускать лапы, и сунула мне термометр. В соседней комнате раздавались веселые песни и смех, что тут происходит вообще? Как бы моя не удрала опять на это пати деревенское. Или чего хуже — в соседнее село. На дискотеку со своей фонотекой.
— Ириш, я, наверное, умру, — жалобно проскулил я, впрочем, на деле тащился от ее прохладных ладошек, ощупывающих мой лоб и щеки.
— Ты же знаешь, что умирающие люди не лгут? Так вот. Я тебе клянусь, ничего у меня не было ни с Катей, ни с какой другой женщиной. Я тебя люблю, Ириш!
Иришка молчала, но понять, верит или нет, я никак не мог, она просто грустно меня разглядывала, и я решился задать ей вопрос, который был важнее всего для меня в этот момент:
— А ты? Ириш, ты еще любишь? Только помни, умирающим нельзя лгать! — сразу пояснил ей, чтобы не вздумала лукавить.
Ира вроде хотела что-то ответить, но тут запищал термометр, подождать не мог, окаянный! Ох, елы-палы, понабрался уже от бабы Любы!
— Тридцать восемь и три, Леш. От такой температуры не умирают, — улыбнулась Иринка, ну хоть что-то!
Глава № 37
Вот именно поэтому я всегда его ругала за небрежное отношение к здоровью. Мне и одного раза хватило по горло, когда он простыл прошлой зимой. Умирал дней пять от температуры тридцать семь и один. Симулянт. А тут целых тридцать восемь и три. Это же вообще кошмар. Для окружающих, конечно, в большей степени, но и его мне так жалко, что сердце сжимается только от одного его несчастного вида и тяжело ходящей груди, быстро вздымающейся то ли от температуры, то ли волнуется. А может, все вместе.
