Я так и приросла к месту. Катерина заметила мой взгляд.
— Красивые, правда? — её улыбка походила на оскал. — Андрюша мне подарил. Такой нетерпеливый. Не стал ждать, пока вдвоём останемся. Романтик из него, конечно, никудышный.
Звёздочки… может, всё-таки совпадение?
Такая же звёздочка сейчас лежала у меня дома на столе, выуженная двадцать седьмого декабря из-под стола в приёмной…
И, к сожалению, дальше мыслить разумно я уже не могла. Всё, всё это… это было уже слишком.
Выходит, весь этот кошмар на корпоративе… это из-за их с Волковым интимных похождений документы оказались испорчены?..
Ведь если это Катина цепочка, то с ней был Волков… За начальником я не следила, особенно после подписания бумаг. Пыталась отвлечься, поэтому мне могло только показаться, что он никуда в тот вечер не выходил.
И, видимо, мы с Игорем погорячились, посчитав парочку пьяной. В конце концов, засечённые на камере силуэты вовсе не шатались… И, думается, начальник может позволить себе что угодно в своём кабинете, а в порыве страсти эти двое могли и вовсе не заметить документов, тем более что я соврала Волкову о том, как они оказались испорчены.
Но даже если ему и пришло в голову, что они с Катериной виноваты в порче бумаг, стал бы он передо мной оправдываться? Отчитываться? Да кто я такая?..
Других объяснений быть и не может, тем более что Катерина открыто, едва ли не демонстративно хвасталась передо мной своими серьгами. Впрочем, меня это уже мало заботило. После таких открытий эмоции заглушили всё, напрочь отключив способность думать. Лицо моё полыхало от стыда, от чувства вины — от всего сразу.
А в груди тошнотворно медленно расползалась безобразно кровоточившая рваная рана.
Неужели в жизни так всегда бывает?.. Стоит тебе ухватить неверное счастье хотя бы за кончик хвоста, и в следующий момент тебе в лицо уже скалится уродливая морда последствий. Мол, что, Миронова, любви большой и чистой захотела? На вот, лови, не захлебнись.
И что-то ещё жгло внутри, не отпускало, будто требовало обдумать всё это лучше, но куда там — я словно провалилась в громадную чёрную яму. А Катерина с довольным видом смотрела на меня сверху вниз, словно несказанно радовалась, что я в эту яму наконец угодила.
И стало так больно… больно-больно — прямо в самой середине меня, в самом центре. Не в сердце даже, а где-то глубже.
Мне нужно уехать. Сейчас. Я и минуты здесь больше не вынесу.
Просто умру.
Мне нужно уехать.
— …если хотите.
Я не сразу поняла, что она обращается ко мне. И тем более не сразу сообразила, почему:
— Простите?..
— Ну, вы твердите, что вам надо уехать, — Катерина смотрела на меня, как на помешанную. — Могу устроить.
— К-как?
— Ну, мы приехали на двух авто. Обе машины ещё тут. На площадке, в другой стороне от пристроек. С водителем я всё улажу. Да и пока там вся возня закончится, авто десять раз успеет вернуться.
Я не раздумывала. Мне нужно было как-то спастись. Как-то спасти то, что ещё от меня оставалось.
Жжение в груди разгоралось, и я начинала опасаться, что моя сердечная боль — угроза не фигуральная, а самая что ни на есть настоящая.
— Пожалуйста, — только и смогла выдавить я из себя. — Пожалуйста, помогите с авто.
А через десять минут никем не замеченный джип резво вырулил с площадки и помчался прочь от горного коттеджа к перевалу, увозя меня из того места, название которого теперь звучало для меня как жестокая насмешка.
Глава 36
Если сильно, очень сильно обжёгся, тебе и в голову не придёт тревожить свой ожог. По крайней мере, какое-то время. Так и я по пути домой просто физически не могла обдумывать случившееся. Не могла заставить себя подступиться к этой ситуации, повертеть её в голове и так, и эдак. Задуматься, верны ли мои выводы.
Стоило только хоть краешком мысли задеть произошедшее, и на меня тут же принималось скалится довольное лицо Катерины, будто бросало мне вызов, мол, что, Миронова, сейчас возьмёшься убеждать себя, что всё не так поняла? Что ситуация не настолько безнадёжна? Что на самом деле чудеса случаются? Ну давай, попробуй. А я посмотрю, как у тебя это получится.
Всего лишь раз я упрекнула себя за то, что не дождалась Волкова. Всего лишь раз. Мне казалось, войди он после разговора с Катериной на кухню, и я бы… я не знаю, что со мной произошло бы. Я онемела бы, вот в прямом смысле слова онемела бы от горя. Не смогла бы и слова вымолвить.
Даже на секунду представить себе эту страшную сцену… где он пытается объяснить, что я всё не так истолковала. Что приезд Катерины всё расставил по местам. Что, конечно, ему очень жаль, но…
Ведь, если взглянуть правде в глаза, разве могла я с ней соперничать? Он вот до того оказался рад её видеть, что даже подарок ей вручил — действительно же не стал дожидаться, пока они одни останутся.
И я трусливо сбежала, чтобы не переживать такого кошмара в реальности. Я очень сомневалась, что мне это удалось бы.
Глубоко в груди по-прежнему кололо, но добираясь до аэропорта, я хотя бы уже могла дышать, не морщась при каждом вдохе.
Мне придётся как-то и в который раз собрать себя по кусочкам.
Потому что я должна продолжать работать.
Потому что у меня долги и на моих плечах забота о родных. Мне есть ради кого себя собирать.
Страшнее всего было то, что первые пару часов у меня не получалось заплакать. Скопившееся внутри напряжение зрело и зрело, но выход найти не могло. И только добравшись до, слава богу, пустой уборной в аэропорту, я добрела до самого дальнего её угла, привалилась к стене, сползла на корточки и, упав лицом в сумку, тихонько завыла, словно раненое животное.
Мне во что бы то ни стало нужно было выпустить эту боль из себя, как бы безобразно со стороны это ни выглядело. Боль требовала выхода, иначе она съела бы меня живьём.
После я сполоснула ледяной водой распухшее от слёз лицо и перевела дыхание. Физически мне стало легче. О душе промолчим.
Я на всякий случай перепроверила время своего рейса, кое-как привела себя в порядок и отправилась на поиски какого-нибудь кафе. От одной мысли о еде воротило, но организму нужна энергия — не хватало ещё, чтобы мне в полёте окончательно подурнело.
Подурнело мне, правда, раньше, когда выяснилось, что охваченная сумасшествием всего происходившего утром, я таки умудрилась забыть в коттедже едва ли не самую важную вещь — свой телефон. Но могла ли я хоть как-нибудь повлиять сейчас на ситуацию?..
Поэтому я использовала единственную доступную мне альтернативу — попросила о помощи незнакомку в зале ожидания и, совершив подвиг, относительно вменяемо оповестила родных о своём скором приезде.
А через несколько часов, до сих пор в это не веря, я сидела на своей родной кухоньке, и события предыдущих дней внезапно показались мне чудовищно далёкими. Будто это даже не со мной произошло. Я бы и рада была в такое поверить, но кровоточившая внутри рана не давала тешится иллюзиями.
Мама хлопотала на кухне, доставая из холодильника всё подряд, и скоро на кухонном столе не осталось свободного места.
Я тайком отирала лицо, изо всех сил держась, чтобы не разрыдаться по новой оттого, что не могла сейчас, как и полагалось, с аппетитом накинуться на мамины блюда и поблагодарить Вселенную за то, что она у меня есть. Мама моя, мамочка, мамулечка…
И подарки я им с Гошкой так и не купила. Няньчусь тут со своими сердечными ранами, когда они здесь… сами…
— Женечка…
Провалившись в свои мысли, я и не заметила, как мама перестала вдруг суетиться и опустилась на стул рядом со мной.
— Всё в порядке, ма… Я… так, что-то накатило. Это всё из-за перелёта и…
— Женя. Жень. А ну, взгляни на меня.
Я невольно затаила дыхание, но послушно подняла на неё взгляд. Родные серые глаза смотрели на меня внимательно, едва ли не строго.
— Тебя будто… ранили.
— Мам…
— Ты меня не жалей. Не надо. Ты что же в себе такое-то горе носишь? На тебя смотреть страшно. Женя, это твой начальник? Он что-нибудь с тобой…
