Сэм даже не сидел рядом с ней, когда она пришла в себя. Он не присутствовал при ее разговоре с доктором, когда он сообщал ей эти чудовищные новости. Герман не захотел ждать с этим разговором, не захотел, чтобы она беспокоилась и задавала себе вопросы, чтобы сама обнаружила, что осталась без груди, или услышала это от медсестер. Он принадлежал к тем врачам, которые предпочитают говорить своим пациентам всю правду, что он и сделал. Алекс казалось, что он ее просто убил.
А Сэм никак не помог ей и не поддержал ее.
— Я осталась с одной грудью, — продолжала она говорить сквозь слезы, — у меня рак…
Сэм молча слушал ее, держа в объятиях, и тоже плакал. Он чувствовал, что не в силах справиться со всем этим.
— Мне так жаль… но все будет хорошо. Герман говорит, что удалил очаг.
— Но он не знает этого точно, — всхлипнула Алекс. — И потом, мне скорее всего придется пройти курс химиотерапии.
Я не хочу этого. Я хочу умереть.
— Ты не умрешь, — резко ответил Сэм. — Даже и не заикайся об этом.
— Почему? Интересно, что ты почувствуешь, когда посмотришь на мое тело?
— Мне станет очень горько, — честно сказал он, заставив ее заплакать еще сильнее. — Мне очень тебя жаль.
Это прозвучало так, как будто это была не его проблема, а, только ее. Сэму действительно было очень жаль свою жену, но он не хотел делить с ней этот груз. Когда его мать заболела раком, его отца это в конце концов свело в могилу. Нет, с ним этого не произойдет. В его сознании эти две смерти были связаны, и сейчас он боролся за собственное выживание.
— Ты больше никогда меня не захочешь, — вздохнула Алекс. Она сейчас была озабочена менее важными проблемами, чем он.
— Не говори глупостей. А как же «голубые» дни? — Сэму хотелось заставить ее улыбнуться, но ей стало только хуже, и она посмотрела на него с болью в глазах.
— Никаких «голубых» дней больше не будет. После химии я могу стать бесплодной. Чтобы не было рецидивов, мне нельзя беременеть в течение пяти лет. А через пять лет я буду слишком стара для того, чтобы иметь ребенка.
— Перестань видеть все в таком мрачном свете. Лучше попытайся расслабиться и увидеть в этом положительные стороны, — сказал Сэм, имитируя оптимизм, которого вовсе не испытывал. Но провести Алекс было нельзя.
— Какие положительные стороны? Ты что, с ума сошел?
— Герман говорит, что удаление груди может означать спасение твоей жизни. Это чертовски важно, — твердо сказал Сэм.
— А что бы ты, интересно, почувствовал, если бы потерял одно из своих яичек?
— Это было бы ужасно, так же как и то, что произошло с тобой. Я, как и ты, не хотел бы терять кусок своего тела. Но мы должны учиться видеть в этом хорошее.
Сэм пытался как-то скрасить ситуацию, но до Алекс его доводы не доходили.
— Ничего хорошего в этом нет. Есть я, твоя больная жена. В ближайшие шесть-семь месяцев мне будет трудно даже двигаться, я изуродована до конца своих дней и никогда не смогу иметь детей. И кроме всего прочего, болезнь может дать рецидивы.
— Что ты еще придумаешь, чтобы вогнать себя в депрессию? Как насчет геморроя и простатита? Ради Бога, Алекс, я знаю, что все это ужасно, но не воспринимай это как конец света.
— Это и есть конец света. И не учи меня, как ко всему этому относиться. Сейчас ты уйдешь отсюда и окажешься дома.
Ты завтра увидишь Аннабел, а я нет. Ты весь год будешь чувствовать себя превосходно, а когда ты завтра утром посмотришь в зеркало, ты не обнаружишь никаких изменений. А в моей жизни изменилось все. Так что не надо говорить мне, как мне воспринимать свое положение. Тебе этого не понять.
Алекс кричала на него, и Сэм поймал себя на том, что никогда не видел ее такой жалкой и такой злой.
— Я знаю. Но у тебя есть я, есть Аннабел, и ты так же красива, как и прежде. У тебя остается твоя работа и вообще все, что имеет ценность. Да, ты осталась без одной груди. Но ты могла попасть в аварию или родиться калекой. Ты не должна позволить этому разрушить твою душу. Ты не имеешь на это права.
— Я, черт возьми, имею право делать то, что я хочу. Оставь свои красивые слова.
— Тогда чего же ты от меня хочешь? — спросил вконец измученный Сэм, не зная, что сказать ей. Он не обладал способностью утешать; кроме того, он находился в таком месте и в такой ситуации, в которые он меньше всего на свете хотел бы попасть.
— Я хочу реальности, хочу симпатии. В последние две недели, когда я говорила тебе о том, что это может произойти, ты даже не слушал меня. Тебе не хотелось знать, как я себя чувствую, насколько я испугана тем, что меня ждало. Ты просто говорил банальности и вешал мне на уши лапшу. Да ты даже не соизволил появиться, когда врач рассказывал мне о моем диагнозе! Ты был на работе, проворачивал свои сделки, а потом поехал домой и смотрел этот идиотский ящик вместе с нашей дочерью, так что ты не имеешь морального права рассказывать мне, что я должна чувствовать. Да ты даже представить себе не можешь, что испытывает сейчас твоя жена!
— Ты права, — тихо сказал Сэм, пораженный ее злобой.
Она была обижена на всех, на все и на него, потому что изменить уже ничего было нельзя. — Я не знаю, что и сказать тебе, Ал. Я бы очень хотел, чтобы все было по-другому, но ты же знаешь, что это невозможно. И мне очень жаль, что я не приехал раньше.
— Мне тоже, — ответила она и снова начала плакать. Ей было так одиноко, так страшно. Она чувствовала себя совершенно беззащитной и беспомощной. — Что же будет? Как я смогу работать, быть твоей женой, воспитывать Аннабел?
— Тебе просто нужно делать то, что ты можешь делать, а все остальное пусть идет как идет. Хочешь, я позвоню тебе на работу?
— Нет. — Она жалобно взглянула на него. — Я сама позвоню в ближайшие несколько дней. Доктор Герман говорит, что во время химиотерапии я, возможно, смогу работать — все будет зависеть от того, как я буду себя чувствовать. Некоторые люди работают, но вряд ли среди них есть адвокаты. Может быть, я буду брать работу на дом.
Алекс просто представить себе не могла, как справится со всем этим. Шесть месяцев химии казались ей вечностью.
— Пока еще рано думать об этом. Ты только что перенесла операцию. Попытайся не брать все это в голову.
— И что же мне делать? Записаться в группу поддержки?
Врач говорил ей об этом, но она решительно отмела саму идею. Ей не хотелось общаться с другими несчастными.
— Попробуй расслабиться, — сказал Сэм, и Алекс ощетинилась, но тут в дверях внезапно показалась медсестра со шприцем в руках. Это была инъекция снотворного и болеутоляющего, распоряжение насчет которой было получено от Питера Германа, и Сэм сказал, что Алекс обязательно должна принять лекарства.
