Глядя на него, Дарья расхохоталась во весь голос. Франк виновато посмотрел на нее:
– Я говорю что-то смешное?
– Ты говоришь слова, которые у нас употреблять не принято!
– Почему? Я читал их в учебнике!
– В каком учебнике?
– Я тебе сейчас покажу! – Франк, наконец, влез в штаны и, придерживая их на тощеньком заду, полез под стол, где у него стояла большая спортивная сумка. Из нее он достал словарь выражений ненормативной лексики «Русское сквернословие».
– Мама дорогая! Да кто же по такому «учебнику» учит язык?!
Накануне Даша слышала от приятеля кое-что, но она и подумать не могла, что он пользуется в обиходе русским матом, сочла, что ей послышалось.
– Дашка, я буду писать тебе! У меня очень много вопросов по русскому языку. – Франк засуетился, убирая подальше свой бесценный словарь.
Дарья едва сдерживала смех.
– Ты только купи другой учебник! Этот не годится!
– Не годится? Почему? Тут есть много хороший выражений! Мне понравилось... вот... – Франк заглянул в записную книжку. – Вот... «Мать моя женщина»! Это про мать. Это можно?
– Это можно. Остальные лучше не употреблять.
Из ванной вышла Сигрен. Если бы она, как ее друг, владела великим и могучим, причем с его ненормативной составляющей, ей было бы куда проще переносить похмелье. Две таблетки аспирина, стоэтажное проклятье того момента, когда все так хорошо начиналось, и обещание себе, любимой, что больше ни-ни, и, глядишь, стало бы полегче. Но голландская душа от русской отличается в корне. Сигрен была зла, и Дарья, дабы не портить ей и без того испорченное утро своей трезвой свежестью, поспешила откланяться.
– Дашка! Встретимся в пиццерии на площади Бланш через час! – прокричал ей вслед Франк.
Даша не хотела никуда выдвигаться из отеля, но надо было попрощаться по-человечески, да и есть ей уже хотелось. Поэтому она решила пообедать с Франком и Сигрен, попрощаться и потом отправиться на прогулку по городу.
* * *
Обед прошел без эксцессов, Франк много шутил, в основном не слезая с темы русского сквернословия, которая его так поразила. Видимо, ругаться частями собственного тела у голландцев совсем не принято, так же как и прятать их от чужих взоров. Дарья весело смеялась над корявыми познаниями хелмондского полиглота, восполняя пробелы в его образовании, используя при этом исключительно печатные выражения. Франк от ее доступных объяснений радостно ржал, как молодой конь, и даже Сигрен мучительно улыбалась, хоть и ничего ровным счетом не понимала.
* * *
Они распрощались в пиццерии. Франк и Сигрен были уже с вещами и планировали ехать прямо на вокзал.
– Дашка! Спасибо за наша встреча! Было приятно танцевать с тобой танго. Если ты будешь лететь еще куда-то – я непременно буду составлять тебе компанию. – Франк держал Дарью за руки, покачивая их, потом расцеловал ее, под придирчивым взглядом Сигрен, и Дашка поспешила закончить ритуал прощания, пока протрезвевшая голландская леди не испортила всем настроение.
Она помахала им последний раз рукой, уже издалека, поворачивая с площади Бланш на бульвар Клиши. Можно было спуститься в метро, благо станции метрополитена в Париже буквально на каждом шагу, но Дарья решила просто прогуляться пешком. Она была безмерно рада тому, что осталась, наконец, одна, что не надо подстраиваться под друзей, быть обязанной в определенный час появиться в отеле или встретиться в определенном месте. Эта внутренняя свобода была для нее чрезвычайно важна, и любое посягательство на нее она принимала в штыки.
Дарья достала из сумочки карту. Если с площади Пигаль повернуть на север, то по переплетению маленьких и больших улиц можно легко добраться до самого центра Парижа, коим является Лувр. В сам музей Дарье идти не хотелось. Там она уже бывала, хотя, конечно, не осмотрела и сотой доли этого гиганта. Но для музея должно быть определенное настроение.
А вот для того, чтобы бесцельно бродить по городу, особого настроения не требовалось. Этот город сам создавал настроение. Даша помнила свой первый приезд в Париж. Она тогда позволила себе путешествие по Европе на автобусе – экономия огромная, притом что посмотреть удалось много чего. Главным образом, конечно, впопыхах. Галопом по Европам – не зря сказано! Но все-таки это было куда интереснее, чем на самолете, потому что от самой границы в Калининградской области и до Парижа Даша практически не спала – смотрела в окно автобуса на пробегающие за ним пейзажи, не похожие на привычные глазу русские. По ночам они не ехали – останавливались в крошечных отелях-мотелях Польши, Германии, Бельгии и на пятый или шестой день пути, как победоносная русская армия, вступили в Париж.
Было раннее утро начала июля, и город, просыпаясь к новому дню, тихонько плавился от подступающей жары. Он являл собой нагромождение современных зданий, и до тех пор, пока в дымке не показался силуэт ажурной башни, им всем не верилось, что они в Париже. И лишь она в этот утренний час, являясь бесспорным опознавательным знаком, окончательно развеяла все сомнения.
И все-таки было у Дарьи тогда чувство какого-то обмана. Даже когда они высадились из автобуса на площади Конкорд и разбрелись по ней, когда сквозь решетку сада Тюильри она разглядела вдалеке очертания Лувра со стеклянной пирамидой в центре, а Эйфелева башня маячила чуть не за ближайшими кустами, она ощущала себя в какой-то совершенно нереальной действительности. Может быть, виной тому была неделя, проведенная на колесах?
Хотя точно такое же чувство обмана она пережила в свое время от встречи с Петербургом. Когда она, вооруженная туристической картой и подробными наставлениями Томочки и Борюсика, вышла из метро на Невский проспект и, повернув направо, пошагала туда, где вдалеке блестел на солнце шпиль Адмиралтейства, ей не верилось, что все это происходит с ней, что вдруг ожили открытки, которые ей подарили бабушкины соседи. А потом, стоя на Дворцовой площади, никуда не спеша, она просто крутилась на месте, осматривая все вокруг. И не переставала сомневаться в несомненном. Ей казалось, что все это какие-то декорации, сработанные умельцами, что-то вроде очага, нарисованного на холсте в каморке папы Карло. А настоящее – оно где-то совсем в другом месте.
Потом привыкла, а странное чувство осталось. Правда, уже не в отношении Ленинграда-Петербурга, а других городов, которые она хорошо знала по описаниям и картинкам, но в которые приезжала впервые. Вот так же точно было и с Парижем. И лишь когда на площади ее разыскала родная и любимая Людка Мурашова, и обняла крепко-крепко, и не отпускала, едва не задушив в объятьях, Даша поняла: она в Париже, в самом настоящем, в том, который и праздник, что всегда с тобой, и который можно увидеть и умереть. Нет, лучше не умереть, а увидеть еще раз, потому что одного раза, который и растянулся на пять парижских дней и ночей, было мало для того, чтобы познакомиться с этим притягательным городом.
