Я подумала, как же вцепились бы в Лазаруса наши исследователи. С каким восторгом они приволокли бы его в смотровую, поставили перед белым экраном и снимали бы, слева и справа, а он стоял бы перед ними, обнаженный, прекрасный, совершенный, моя погибель, мой Лазарус, вернее, Лазарус, прежде бывший моим. Вот он и настал — момент раскрытия истины, открытия истинного лица, но только не лица Лазаруса, о нет. Моего. И я там стояла. Босая. На холодном полу. Где скопились холодные лужи, куда вела красная, невидимая для моих глаз нить, и я не знала, что это была любовь, до тех пор, пока не вспыхнул свет. И не понимала, что чувствую, пока не пришел конец.
— Теперь ты знаешь, — сказал Лазарус, — кто я такой.
Он вышел из ванной, хлопнув дверью. Я слышала, как из крана капает вода, как за окнами шумит ветер. Слышала свое судорожное дыхание.
Я оделась. От холода меня все еще била дрожь. Я тоже вышла из ванной. В голове было пусто. Мысли все улетучились. На крыльце, где он стоял, воздух дохнул в лицо жаром. Небо хмурилось, звезд не было. В воздухе витал запах красных апельсинов. Неужели еще не делают духов с таким запахом? Давно пора. Я бы купила, хотя не люблю духов. Но я бы купила флакончик: один с запахом апельсинов, второй с запахом голубоватого льда, третий с запахом слез и еще четвертый, с запахом до того горячим, что обжигает до смерти. Не по-настоящему до смерти, а так… будто паришь над собой, но остаешься жить.
— Уходи и больше никогда не возвращайся, — сказал Лазарус. — Можешь говорить им что угодно. Обзвони хоть все газеты. Я тебе не указ. Можешь всем описать мою проклятую отметину.
— Это просто фотоэффект. Я читала про такое. Вероятно, результат воздействия на кожу очень яркой вспышки.
— Да что ты говоришь? — Лазарус едва не рассмеялся. Но не рассмеялся. — Черт, а я-то думал, что это мне одному такое наказание.
— Может, это я твое наказание, — сказала я.
— Ну да, во всем виновато красное платье.
Во всем, что привело нас к концу? Или во всем, из-за чего было начало? В голосе у него больше не было злости. Осталась горечь. Растерянность. Я знала, что это такое. Это черные деревья, это дорога, которую ищешь и не можешь найти. Лед, который падает с неба и грохочет, как камни.
Жуки стукались о стекло на веранде, и у меня снова громко стучало в затылке. Всю жизнь я только тем и занималась, что все разрушала. Как же мне хотелось вернуться назад, туда, где платье сброшено, свет потушен, дверь распахнута и машина стоит на дороге.
— Я чувствую его каждую секунду, — сказал Лазарус. — Я знаю, что это. Как ты там его ни называй. Это мое проклятие.
В той самой сказке про мальчика, который не знал страха, он, дурачок, сел играть в карты с покойниками, прошел ночью по церковному кладбищу, но даже ему не приходилось носить на себе мертвеца. Мне трудно было себе представить тяжесть его ноши. Хотя я-то могла бы и понять.
Лазарус ко мне повернулся. Он был босиком, а стояли мы на крыльце. Мне стало страшно. До того и после того сошлись воедино. Белая рубашка на нем потемнела от пота.
— Ты ни о чем не хочешь спросить? Ты хотела все знать, так что давай. Спрашивай.
Вот так все и происходит, не правда ли? Каждый раз, в каждой сказке и в каждой жизни. Поворот вместо левого правый. Ножкой — топ. Слово сказано. Ветка падает с дерева. Гроза приходит с востока. Бабочка. Свеча. Спичка.
Я промолчала, и тогда он сам начал рассказывать. Я попыталась его остановить:
— Может, не нужно?
Стало быть, когда дело доходит до правды, я не так уж и отличаюсь от брата. Мне показалось, я вот-вот — головой вниз — упаду в тоннель, откуда нет выхода. «Я знаю, я сама хотела знать, но давай ты расскажешь мне все завтра или потом, потом, потом. Так даже будет лучше».
Лазарус сел на верхней ступеньке. В роще что-то мелькало над апельсиновыми деревьями. Там водились летучие мыши. Там стояла моя машина, немытая, пыльная, со спидометром, где циферки изрядно поувеличились с тех пор, как я начала туда-сюда ездить. Если я не уеду, он мне все расскажет.
Я села с ним рядом. В ладонь впилась заноза — такое уж мое везение, — но я промолчала.
Сет Джоунс — настоящий Сет Джоунс, тот самый, который записывался в библиотеку, — всю свою жизнь жил и работал в этой самой апельсиновой роще. Он тут и родился, а роща до него принадлежала его отцу. Сет был хорошим сыном и всегда делал так, как сказал отец, даже когда отец умер, даже когда он сам постарел. Он всю жизнь так старательно делал все как положено, что она шла мимо, а он ее даже не замечал. Чего он достиг? Апельсины у него были прекрасные, имущество его никогда не закладывалось, рабочие у него все были честные, а сам он был здоров и благополучен, хотя когда ни свет ни заря просыпался по утрам в своем доме, то, бывало, конечно, ломило руки и ноги. По-видимому, этого человеку достаточно.
Только вот оказалось, что недостаточно.
И Сет Джоунс — настоящий, подлинный Сет Джоунс — больше всего на свете пожелал поменяться с кем-нибудь местами. Он устал быть собой. Он хотел путешествовать. И увидеть те страны, о которых читал, о которых мечтал всю свою жизнь.
За один год такой жизни он был готов отдать половину всего, что имел.
А потом случилось — как обычно все и случается, то есть когда ждешь меньше всего, — случилось так, что в хозяйственном магазине у них появился наемный рабочий, молодой человек лет двадцати пяти, крепкий, здоровый, бродяга, который всю жизнь скитался, переезжал с места на место. Сирота, который воспитывался в чужой семье, у кого всегда все было временно и ненадолго. Башмаки у него были стоптанные, в кармане в жизни не лежало больше ста долларов, да и те, когда появлялись, он сразу же тратил на билет в следующий городишко. Хоть ему и было всего двадцать пять, но он устал. Слишком много уже он видел городов, дорог, женщин. Он очень устал. И мечтал осесть, обзавестись домом, садом, где деревья вросли в землю корнями, грезил о земле, которая лежит себе на месте, а не уходит под ногами назад.
Однажды, в обычный день, такой же, как и все остальные, он привез на плантацию грузовик мульчи, что было для него обычным делом, входившим в его обязанности. Единственная разница заключалась в том, что, доставив груз, он не пошел обедать и не уехал сразу. Он услышал благоухание апельсиновых деревьев и решил прогуляться. Дошел до пруда, постоял на берегу. У него мелькнула мысль утопиться, но он знал, что в последний момент душа всегда выбирает жизнь. Ему пришлось с малых лет скитаться по чужим углам, он всегда старался работать как можно меньше и нигде не задерживаться. Тем не менее при нем была его молодость, его красота и здоровье. Наверное, человеку этого должно быть достаточно.
