— Тогда почему он с вами?
Подразумевается: если не из-за денег. Сейчас мне хочется ее послать куда подальше, сказать, чтобы она возвращалась к своим укладкам и оставила меня в покое. Оставила нас в покое.
— Без сомнения, потому что он себя хорошо чувствует. Уверенно.
Я пытаюсь говорить самым нейтральным тоном.
— А вы? Вы его любите?
Эта малышка прикалывает меня к стене со сноровкой энтомолога.
— Почему это вас заботит?
— Потому что я его люблю и хочу, чтобы мы снова встретились. Мы должны снова встретиться, иначе и быть не может.
Она начинает говорить очень быстро, слова вылетают, как будто она повторяла их десятки раз.
— Что ему с вами делать? Вы прекрасно знаете, что это ни к чему не приведет. Почему вы не дадите ему уйти?
— Он свободен. Вы должны спросить у Марко.
Она умолкает. Я прошу официанта принести счет. Я собираюсь уйти, и она говорит:
— Пожалуйста… подождите.
Я чувствую подступающие слезы в ее голосе. Я снова сажусь, смотрю, как она мнет пакетик из-под сахара.
— Я просто хотела бы увидеть еще раз, поговорить с ним… мы не успели поговорить…
Слезы блестят на ее ресницах, мне невыносимо смотреть, как она унижается.
— Прекратите!
Это прозвучало как приказ.
— Вы не должны ставить себя в такую ситуацию из-за кого бы то ни было, любого мужчины! Оно того не стоит!
Она поднимает на меня глаза, полные непонимания. Бормочет:
— Мне все равно… Я сделаю что угодно, что угодно, если есть хоть маленький шанс…
Я достаю из сумки салфетку и протягиваю ей:
— Вытрите глаза, вокруг все черное.
Она подчиняется, сморкается, кладет скомканную салфетку в пепельницу и просит еще одну.
— Почему вы ему не позвоните?
— Он не отвечает на мои звонки.
Я ищу в сумке ручку, быстро пишу номер на салфетке:
— Мой личный номер. Обычно по субботам Марко у меня.
Я выхожу из бистро, не ожидая ее реакции, сдерживаясь, чтобы не побежать к двери.
Мне надо бы гордиться собой: какое величие души! Какое благородство! И какое мастерство, какое владение ситуацией! Дура! Мегадура! Супердура! Эта девочка напудрилась, чтобы разыграть передо мной спектакль. Униженная супруга, готовая на все. И я иду, я бегу. Черт! Я злюсь — на себя, на эту дурочку и на Марко! Этот дурачок! Я не для того всю жизнь избегала мужской глупости, чтобы добровольно связаться с ней после пятидесяти!
В конце дня мы записывали программу, все прошло как по маслу. Должно быть, они почувствовали, как я злюсь, и не давали мне даже повода на них кричать. Только Алекс осмелился сделать мне замечание, что у меня напряженное выражение лица на фотографии. Когда я говорю «замечание»… Он просто сделал мне знак, чтобы я, как он сказал, «подняла уголки губ». Я машинально изобразила широкую улыбку, и все было готово. Мы даже закончили раньше, чем предполагалось.
Я знаю, следовало позвонить Марко, объяснить ему, что произошло, потребовать разобраться с этой проблемой. Я этого не сделала. Я тоже трусливая, но, по крайней мере, я это признаю. Я ждала, что они увидятся. Это была суббота.
Я сделала то, что практически никогда не делаю, — приняла антидепрессант. Я не хотела, чтобы он видел, в каком состоянии я нахожусь два последних дня.
Он хотел пригласить меня в ресторан. Мы вернулись в его любимую пиццерию. Вечером там тише, почти пустынно, но порции все такие же огромные.
Я совсем не голодна, напротив, я выпиваю три четверти бутылки дешевого кьянти и к концу обеда прихожу в состояние легкой эйфории. Алкоголь и антидепрессант, классическая пара. Запреты рушатся, как стены Иерихона, все становится по-библейски просто. Я смотрю, как он улыбается, пробуя тирамису.
— Хочешь попробовать?
— Нет.
— Зря, потрясающий десерт.
Проглотив очередной кусочек, он замечает, что я уже минут десять улыбаюсь так, как будто нахожусь на пороге экстаза. Я знаю, что выгляжу глупо, но не могу себя контролировать.
— Ты в порядке?
— Мне очень хорошо.
Он смотрит на бутылку, на три четверти пустую:
— Ты напилась?
— Немного.
— Я никогда не видел тебя пьяной. Как ты?
— Да так… это счастливое вино.
Он смеется.
— А ты счастлив?
Он отвечает слишком быстро:
— Конечно. Как и ты.
Он зовет официанта, просит еще порцию тирамису, извиняется, улыбаясь:
— Это очень вкусно!
— Фанни мне звонила.
Его ложка останавливается в воздухе. Улыбка исчезает.
— Мы виделись.
Он тихо цедит сквозь зубы: «Вот черт».
— Она тебе позвонит… Я дала ей свой телефон… она не могла тебе дозвониться.
Официант приносит тирамису, но Марко его словно не видит. Я проголодалась, начала есть с его тарелки. Конечно, тирамису — потрясающий десерт. Наконец Марко говорит, не глядя на меня:
— Мне жаль, что тебя втянули во все это… все кончено… и…
— Значит, она не вполне поняла… Может быть, тебе нужно объяснить ей еще раз.
Он бросает салфетку на стол:
— Нечего объяснять! Я ей уже сказал!
— Ну, так повтори ей!
Он твердит: «Черт, черт, черт».
— Ну да, когда люди вас любят, это надоедает.
По его лицу видно, что он очень расстроен, он теребит салфетку и разрывает ее на мелкие кусочки. А я доедаю тирамису. Улыбаясь.
— Будь я на твоем месте, я бы не ждала, позвонила бы первой.
Ему удалось уничтожить салфетку, и он растерянно на меня смотрит. Я требую счет, расплачиваюсь, он не двигается, поглощенный своими мыслями.
Когда мы выходим из пиццерии и подходим к машине, он говорит: «Подожди меня две минуты». Я сажусь за руль и вижу, как Марко делает пять шагов в сторону и достает телефон. Действие антидепрессанта прошло, мне немного неприятно смотреть, как он звонит. Но кьянти еще действует, меня тошнит. Я не могу сдержать позыв к рвоте и едва успеваю открыть дверь машины. Пока он говорит с женой, я поправляю макияж, припудриваю лицо, подкрашиваю губы.
Я бледна, у меня глаза красные, как у кролика. Но он этого не замечает. Он садится на пассажирское сиденье, его лицо ничего не выражает, он неестественно улыбается, кладет руку мне на колено. Он говорит с глуповатым видом:
— Я ей позвонил…
— Я догадалась.
Он наклоняется, чтобы поцеловать меня; я отворачиваюсь.
— Что такое?
— Ничего, меня только что стошнило.
Он гладит меня по щеке:
— Лучше?
— Шикарно.
Ничего шикарного. Когда мы вернулись домой, головная боль сверлила мне виски. После двух таблеток аспирина и горячей ванны боль так и не прошла. Марко расстроен, он не знает, что делать, считая себя виноватым в моем недомогании. Я его разубеждаю. Это из-за кьянти и тирамису. Он верит мне наполовину, сидя на краю ванны, машинально водя пальцами по воде.
