Впрочем, все эти подробности Эдит восприняла мельком. Взгляд ее приковало лицо девушки на портрете. Да, сходство было несомненным, как и на самом первом его рисунке. Но чем дольше она смотрела, тем больше ей казалось, что с портрета на нее смотрит известная ей по рассказам бабушки Элен Брикэ, героиня французского Сопротивления и мать Бланш.
Лицо было юным, наивным, радостным, непосредственным, но на нем ясно читались решительность, смелость и сила характера.
Разве она, Эдит, такая? Нет, Мэтью изобразил здесь неведомую ему Элен Брикэ, а вовсе не ее. Разве у нее такой прямой и полный достоинства взгляд? Разве ей свойственны твердость и мужество, которые выражают черты этого юного лица?
А ее глаза — такие же, как на портрете, светло-карие глаза — разве светились они когда-нибудь такой самозабвенной радостью и счастьем? Эта девушка на портрете — она смотрит в лицо своего любимого, которого долго ждала, но вот он внезапно вошел, и она вся озарилась внутренним светом…
Разве она, Эдит, когда-нибудь смотрела так хотя бы на одного человека?
Мэтью изобразил не ее, а ту, какой он хотел ее видеть. Он изобразил такую Эдит, которую мог бы полюбить!
Но она не оправдала его ожиданий, а такая, какая есть, она не нужна ему. Он уехал и даже не счел нужным сам отдать ей портрет и сказать «до свидания»! Он решил, что не стоит больше тратить на нее время. Их знакомство было недолгим, но он успел убедиться, какая она малодушная, неискренняя и расчетливая…
Эдит поставила портрет на стол, прислонив его к фарфоровой вазе с фруктами, и долго смотрела на него, очарованная видом той Эдит, какой она рождена была стать, но так и не стала.
Утром Эдит несколько раз набирала телефон Сесила, но он не снимал трубку. Потом ей ответили, что он будет на месте во второй половине дня.
После обеда Эдит снова позвонила к Сесилу в отдел и наконец-то услышала его голос:
— Алло?
— Сесил, это я, — сказала она, стараясь не выдавать своего волнения. — Как дела? Вчера ты предлагал пойти куда-нибудь поужинать.
Давай встретимся после работы, отметим твое назначение. И мне надо многое сказать тебе… — добавила она после некоторого колебания.
— Назначение? — переспросил он со странным смешком. — Тебе, видимо, еще не рассказали. Ну ничего, скоро расскажут. Доброжелателей у нас много.
— Что не рассказали? Я не понимаю. Что-то еще случилось? — удивленно спросила она.
— Случилось, да! Не хочу говорить по телефону. Я сегодня еду к родителям. Если хочешь, после работы зайдем на минуту в какое-нибудь кафе. Подожди меня в вестибюле.
Он положил трубку. Озадаченная Эдит сначала хотела пойти к Найджелу, который обычно бывал в курсе всех событий, происходящих у Сесила в отделе, но передумала. Лучше Сесил сам ей все расскажет. У него неприятности — тут и гадать нечего. Неужели это как-то снова связано с этим его несчастным назначением в Рим?
Но ведь вчера все было в порядке, все улажено самым благоприятным для него образом.
Сегодня Эдит встречала прибывшую из Алжира делегацию Красного Креста — ей пока еще редко доверяли подобные вещи — и вся была поглощена тем, как лучше справиться со своей работой. Алжирцы говорили по-французски с сильным акцентом, и ей приходилось концентрировать на разговоре все внимание.
Встреча с Сесилом ее не очень волновала.
Еще вчера Эдит решила, что ему скажет, и больше не думала об этом. И о Мэтью она не думала — в нее просто вошла боль и змеей притаилась на самом донышке сердца, надолго, может быть, навсегда…
После окончания рабочего дня Эдит спустилась в вестибюль, вскоре туда же вышел и Сесил. Кивнув ей, он быстро направился к выходу. Она последовала за ним, догадавшись, что он не хочет говорить о синих проблемах в людном вестибюле.
Она заметила, что брови у него сведены вместе, а уголки губ капризно опущены вниз.
Едва они сели в его машину, как Эдит нетерпеливо спросила:
— Скажи же наконец, в чем дело? Кажется, вчера ты говорил, что все в ажуре.
— Невеста близко к сердцу принимала все печали своего суженого, — язвительно пробормотал он. — Все кончено! Назначение накрылось. Ни в какой Рим мы не поедем! — В его голосе послышались истерические нотки.
— Но.., почему? — В ее голове быстро промелькнуло, что сейчас, когда Сесил несчастен, будет жестоко оповещать его о решении, которое она приняла. Может быть, стоит отложить разговор? Ее словно потянуло в привычную заезженную колею, но Эдит, сделав над собой усилие, выбралась из нее. — Расскажи по порядку, — потребовала она спокойно, решив, что сочувственный тон только усилит его раздражение.
— Что рассказать? Меня сегодня с утра вызвали туда… — Он дернул головой вверх. — И просто предложили на выбор — или третьим секретарем посольства в Италию, или остаться здесь на прежней должности. Понимаешь ты, третьим секретарем! Сама посчитай, на сколько это ступеней ниже по сравнению с должностью атташе!
— А.., напоминали тебе о том случае? — спросила она осторожно.
— Никаких напоминаний и никаких объяснений. Просто предоставили выбор. И я сказал, что предпочитаю остаться.
Он резко затормозил у какого-то кафе, вышел и направился внутрь. Эдит поспешила следом. В зале они сели за первый попавшийся столик, Сесил потребовал у официантки чашку кофе и мрачно сказал Эдит:
— Ты, если хочешь, можешь заказать что угодно, а у меня нет аппетита.
Она тоже попросила кофе. Когда официантка отошла, Сесил, кажется, впервые встретился с Эдит взглядом.
— И вот что очень интересно, — сказал он, криво улыбаясь. — Рэндальф сказал мне, что твой отец в курсе происходящего и считает, что все правильно. Вернее, что он не желает ни во что вмешиваться. Что ты на это скажешь?
— Что же я скажу… Сесил, папа — человек принципиальный, все это знают. Он способен оказать протекцию, но не станет просить о снисхождении для служащего, нарушившего правила. Он и ко мне отнесся бы точно так же, можешь не сомневаться, — медленно произнесла она. — Ничего страшного не случилось. Ну ты останешься в Лондоне, будешь работать, все забудется, и годика через два…
— Через два годика! — взорвался он. — Как ты легко об этом говоришь. Целых два года еще буксовать на месте! Сколько я затратил усилий, и теперь все насмарку. И я знаю, кого они пошлют вместо меня — Фреда Фолкнера, этого неотесанного мужлана!
У Эдит снова мелькнула мысль — не отложить ли серьезный разговор на другое время, но она тут же сурово одернула себя.
— Мне кажется, Сесил, ты преувеличиваешь. Ты остался на прежней должности, на тебя не наложено никаких взысканий. А значит, дальнейший рост по службе перед тобой не закрыт.
