— А что это за «папкины дядьки» там сидели? — решила перевести разговор Даринка.
— А? Так это…бате на неделе новое звание присвоили, так вот они с народом и отмечали. Уж очень Лев Борисович «Чижа» уважает…
— Там твой отец был? Час от часу не легче…
— Ага! Он когда меня с тобой увидел, ну, это, когда я тебя со сцены стаскивал, он потом мне сразу эсэмэску прислал, чтобы я незамедлительно домой возвращался. От тебя сплошная польза, теть!
— А тогда почему ты здесь?
— А я отбился до сегодняшнего обеда. Пообещал тебя сначала в адекватный вид привести… Слушай, теть, у тебя вчера так глаза горели, словно ты под кайфом…
— Под кайфом? — Даринка слабо дернула уголком губ. — Знаешь, Гер, — вдруг решила признаться она, — а я и чувствовала себя необычно, словно в дурмане. Так здорово там было! Это впервые со мной, представляешь?! Я вообще рок никогда не любила, никогда не слушала, а тут… Словно и не я это была, а кто — то другой…
— Я заметил… — он снова хмыкнул. — И половина эмэвдэшников нашей области тоже…
— Да хватит меня подкалывать, чудовище малолетнее! — неожиданно тепло сказала она, с трудом удерживая рвущуюся улыбку, и вдруг протянула руку, в неосознанном жесте нежно растрепав его белокурую челку.
— Тёёёёть! Чего это тебя на нежность потянуло? А?!
— Не знаю… Просто подумала, что за эти три дня с тобой я прожила словно целую жизнь, яркую, интересную, непредсказуемую… Спасибо тебе…
Мажорчик наклонился вперед:
— Ой! Что делается! — протянул он, заглядывая ей в глаза, и с оскалом истинного Казановы тут же предупредил. — Не трогай меня так! Я возбуждаюсь! — потом отодвинулся и снова нацепил на лицо свое ехидно — приторное выражение. — Яркую жизнь, говоришь? Ну — ну! Вот только завтра, мне кажется, ты не будешь уже такой довольной, когда все в твоей затхлой конторке узнают про твою необузданную, горячую и развязную натуру.
Горянова на провокацию не поддалась:
— Откуда? Там не было МОИХ знакомых, а значит, мое отступничество от мира разумных и сдержанных пройдет незамеченным для мироздания и всеобщего миропорядка.
Герман расслабленно откинулся назад, окинул Горянову наглейшим взглядом и, не скрывая удовольствия, спросил:
— Как это не было?! А Лилька со своим ухажером?
— Там была Лиля? Как?
— А так! Они вообще напротив нас сидели, и тебя, когда ты полезла на сцену, видели преотлично!
— Лилька — друг! — успокоила себя Горянова. — Она не выдаст!
— Блажен, кто верует…
Резкий звонок прервал разговор, и Даринка поплелась открывать, чувствую, что звонок в субботу утром — явно не к добру. Так и случилось! Элька влетела в дом неугомонным холодным вихрем, вся морозная, свежая, румяная, с внушительными пакетами, в которых что — то гремело и позвякивало.
— Уф! Еле донесла! — шмякнула она об пол чем-то по звуку напоминающим кастрюлю.
— О! Родственница приперлась, — поприветствовал ее мажорчик, прежде чем Даринка успела что — либо сказать. — Чего это у тебя там звенит?
— Привет, уплемянённый! Ты навечно поселился или как?
— Или как!
Но Элька уже не слушала его, а бордо вытряхивалась из куртки и одновременно, скидывая на ходу сапоги, вручала один пакет Герману, другой — сестре.
— На кухню несите! Чего застыли!
— Эля, что это?
— Значит, так, — вздохнула мелкая, уже направляясь в ванную мыть руки и крича оттуда под аккомпанемент льющейся воды, — мамка с папкой тебе еды передали. Я им по секрету сказала, что у тебя Ванечка. Про Герку не стала, мало ли что, папа не так поймет, и будет всем армагедец. Ну, не суть! Значит, я сказала, что у тебя в холодильнике шаром покати. Сама работаешь по ночам, готовить некогда. А мама сказала, что хорошего мальчика кормить нужно. Вот и насовали тебе еды. И вообще, скажи мне спасибо, что я отговорила их к тебе ехать с Ваней знакомиться.
— Спасибо! — только и смогла вымолвить Даринка, понимая, что идея с всепрощением теряет свою привлекательность и ей снова хочется, как встарь, мелкую задушить. — Ты зачем родителям про Ваню сказала? Кто тебя просил?
— Ну, это, — удивилась Элька, — а что такого? Это же не секрет? У тебя же с ним все серьезно? Ванечка — вообще золото! За таких держаться надо! Молчаливый, красивый, верный…Зарабатывает…Тебе уже двадцать семь не за горами, замуж пора… А кстати, где Иван?
— В деревне! — вставил веское слово Герман, с неизменным весельем наблюдая, как у Даринки закипает кровь.
— Поехали к нему! — мгновенно рванула к дверям мелкая.
— Эля! Прекрати сейчас же вмешиваться в мою жизнь!
— А что я? — искренне удивилась та. — Я, между прочим, о тебе забочусь. Ты знаешь, какие в деревне ушлые девицы? Зазеваешься — а они уже в его постели и с младенцем!
— Это не твое дело!
— Как не мое? — прямо таки засветилась праведным гневом мелкая. — А чье? Хочу Ваню в семью! Он мне нравится! А ты со своим тягомотным характером его упустишь!
Горянова застонала:
— Это когда — нибудь кончится?
— Кончится! — успокоил ее Герман. — Когда ты ей голову открутишь или хотя бы язык…
— Что опять не так?! — искренне возмутилась Элька.
— Ничего! — рявкнула Горянова. — Ты еду привезла? Привезла. Дело свое пакостное сделала? Сделала. Значит — все! Уматывай! Давай, давай…
Элька растерянно замерла, не понимая, шутит Даринка или говорит всерьез.
— Одевайся, я сказала, — яростно приказала Горянова. — Герман, а куда я вчера ключи от машины засунула?
Герман молча кивнул, указывая на зеркало в прихожей.
— Одевайся, — снова приказала мелкой Даринка, — довезу тебя до дома или, может, сама благополучно доберешься? На маршрутке?
Элька обиженно засопела и пошла одеваться с видом оскорбленной невинности.
— Хочешь со мной? — кинула по привычке Горянова мажорчику.
Из квартиры выходили сразу трое, вот только Герман немного задержался у двери, еще раз окидывая взором гостеприимный Даринкин дом…
Эльку довезли быстро: Горянова гнала, наплевав на штрафы за превышение. Когда мелкая возле дома выползла из машины, она недовольно поморщилась, кинула мрачное «пока» и поспешила к подъезду. Но вдруг повернула обратно и крикнула:
— Племяш! В среду в два часа в «Злата Праге». Я приглашаю! Приходи! — и махнула рукой на прощание.
— Повезло тебе, теть, с сестрицей, — хмыкнул он. — Сплошной ум с адреналином пополам!
— Да уж!
Они выехали на проспект, Горянова привычно перестроилась в крайний левый, чтобы повернуть домой, но Герман вдруг попросил:
— А можно прямо, до Моховой?
Даринка молча кивнула. До Моховой было совсем близко. Минут десять. Поворачивая к шикарному новому дому, Горянова уже понимала, что везет Герку домой. Их трехдневное совместное проживание подходило к концу. Их приключения, его незамолкающий смех, язвительные замечания, дружеские подтрунивания и невероятное тепло — все это заканчивалось. Заканчивалось… И вдруг Даринке стало так бесконечно горько и тоскливо, словно в одно мгновение в доме выключили свет… У шлагбаума, преграждающего въезд на охраняемую территорию, она остановилась… Даринка натянула невозмутимое и спокойное выражение на свое лицо, прежде чем повернуться.
— Приехали, Гер.
— Угу… — буркнул тот в пол, продолжая сидеть.
Горянова не выключала мотор, и он тихо и мерно пел, пока они с мажорчиком молчали.
— Я не приду в «Прагу», передай сестре, — вдруг тихо сказал он.
— Я знаю…
— Конечно, знаешь. Ты же умная…
— Где живу — помнишь. Если папа снова выгонит — приходи.
Герман хмыкнул:
— Не выгонит. Он не повторяет провальные эксперименты… Поломала ты, тёть, его стойкую веру в продажность и черствость мирного населения земли…
Они снова замолчали, и это молчание с каждым мгновением становилось все осязаемее и больнее.
— Я пойду?
— Да, пора уже…
Громко хлопнула закрывшаяся дверь, впуская в теплое пространство машины холодный отрезвляющий воздух.
— Знаешь, теть, — вдруг неожиданно со знакомой ехидной усмешкой сказал Герман, склонившись с той стороны к Даринкиному стеклу, — если вдруг решишься стать второй женой — у папы на сайте рабочий номер есть… звони! Он уже согласен…
