Запредельно накаляется все внутри, заливая льдом и огнем поочередно.
Он смотрит на меня снизу-вверх, и я хочу зарыться пальцами в его волосы, прижать к себе. Почувствовать его дыхание в солнечное сплетение там, где куртка распахнута. Только так мое сердце отогреется.
Хочу, но это станет началом моего конца. Я снова растворюсь в нем, позволю ему влезть в мою жизнь, душу, а он опять все растопчет.
– Ты… здесь… уходи, – сумбурно начинаю я, и голос меня не слушается. – Все кончено.
Горелов словно не слышит меня, лишь крепче обнимает, и я упираюсь ему в плечи, отталкивая.
– Ты пришла. Это же ты. Значит, не кончено. Значит, есть шанс, – он снова утыкается мне в колени. – Я виноват. Перед тобой виноват. Ты не простишь…
– Не прощу, – лгу я.
На самом деле, не важно смогу я простить Демона или нет. Все равно оставаться рядом с ним мне нельзя. Это меня разрушит.
– Это ничего, – бормочет он. – Я заслужил. Не прощай. Только не уходи.
– Я уйду, – собрав всю решимость, говорю, а сердце кровью обливается.
Какая же я тряпка.
– Куда? К нему? – он задирает лицо, чтобы снова посмотреть мне в глаза. – Куда ты пойдешь? Я не отпущу.
Разговор двух психов, на первый взгляд абсолютно бессмысленный, но мы друг друга понимаем.
– Это уже не имеет никакого значения. Дим, – голос мой дрожит, давно я не называла его по имени. – Теперь ты и я – это чемодан без ручки. Нет самого главного. А значит, ему место на помойке. У каждого своя дорога.
Заплетающимся языком я несу какую-то киношную ахинею, когда внутри все кричит, полосует, разъедает.
Мне не нужно было приезжать, эта встреча как соль на открытую рану.
Димка кривится.
– Не надо. Не говори так. Я слишком поздно разобрался, но больше нам не помешают.
– Правильно. Слишком поздно, – соглашаюсь я. – Как раньше больше не будет.
– Будет по-другому, – вскидывается Горелов. – Они все заплатили или заплатят…
– Дим, я всегда буду помнить не то, что сделал кто-то, я все равно не понимаю, о чем ты. Я буду помнить, что сделал ты. Уходи и не возвращайся. Я здесь больше не живу. Представь, что я уехала, что меня нет.
– Но ты есть, – он поднимается на ноги, нависает надо мной, встряхивает за плечи. – Я знаю, что ты существуешь. Неужели ты думаешь, что, если ты уедешь, это что-то изменит? Я просто найду тебя.
– Полгода ты меня не искал, – отворачиваюсь я, потому что предательские слезы подступают, и голос уже дребезжит.
– Меня не было в России, я сбежал, как последний мудак, потому что не мог порвать, не мог забыть. Я таскался под твои окна почти каждую ночь. Уехать – единственное, что я мог сделать, чтобы это остановить.
– Тогда… уезжай опять, – подкатывающая истерика накрывает, я уже не контролирую громкость. – Катись, проваливай, убирайся!
– И что? Пусть порадуются те, кто поставил подножку? – Горелов тоже срывается. – Пусть они насладятся тем, что я корчусь из-за того, что больше тебе не нужен?
– Мне плевать, понимаешь ты? Плевать, кто и что чувствует? Мне хватает того, что чувствую я!
Все. Нервы сдают. Я свое слово сказала, можно уходить.
Но Димка рывком притягивает меня к себе, обхватывает руками, впечатывает в свое тело, стискивает так, что не вздохнуть.
– Ты меня любишь? Скажи, любишь? – требует он ответа у моей макушки.
– Люблю, – выдавливаю я. – Но это ничего не меняет.
– Это меняет все, – Горелов сжимает меня еще сильнее, хотя, казалось бы, сильнее некуда. – Только это имеет значение. Ты все еще моя девочка.
– Не для меня, Дим, – горькие слезы впитываются в его одежду. – Для меня не только это.
Его пальцы, перебирающие мои волосы, натыкаются на влажные пряди.
– Ты замерзла, – понимает он, проведя ладонью по моей коже над курткой.
Да, мне холодно в стылом подъезде, но еще крепче морозит изнутри.
Ампутация затягивается, а наркоза нет.
– Поехали, – тянет меня Димка за руку, но я упираюсь, вырывая руку из его хватки.
– Ты поедешь один. Без меня.
Обернувшийся Демон пугает выражением лица. Гримаса боли искажает его.
– Инга… – сглатывая начинает он.
– Не надо, Дим. Я не передумаю. Все кончено. Точка.
Вижу, как он борется с собой, и маленькая девочка внутри меня плачет и просит, чтобы он уговорил меня, убедил, что-то наврал…
– Побудь со мной сегодня, – сипит он.
Просит. Через себя переступает. Горелов не умеет просить. Это, наверное, первый раз за все время, что я его знаю.
– Зачем цепляться за прошлое, Дим? Ты хочешь продлить агонию? На обоим плохо…
– Без тебя хуже. Просто останься со мной сегодня.
Сжав побелевшие губы, Димка протягивает мне руку ладонью вверх.
Он предлагает мне решиться и добровольно расковырять рану.
– Это ничего не изменит, – повторяю я, глядя в сумасшедшие черные глаза.
Он не отводит взгляда, в котором бушуют страшные эмоции. Я вижу их все. Будто его душа обнажена.
Последний раз. На прощанье.
Я вкладываю свою ледяную ладонь в его горячую.
Чтобы возродиться, надо умереть.
Сегодня я сожгу свои чувства дотла.
Глава 47
Демон
В густых сумерках мы заезжаем в ворота моего дома, смотрящего на нас слепыми провалами темных окон. Меня никто не ждет.
Инга прячет глаза. Она, наверное, думает, что я жалок.
Плевать, если нужно давить на жалость, буду давить. В конце концов, зря что ли меня Кравцова звала идеальным манипулятором. Нужно использовать все возможности.
По ее лицу вижу, что она вспоминает что-то неприятное.
И догадываюсь, что именно.
Поэтому веду ее сразу на кухню, не зажигая свет ни в гостиной, ни в холле.
Ставлю чайник, моя девочка замерзла. С самой верхней полки достаю пачку черного цейлонского, оставшегося еще от счастливых времен. В этом доме чай пила только Инга.
Почему-то мне страшно включать верхнее освещение, будто оно может что-то разрушить. Словно оно проявит на свет что-то такое, из-за чего Инга сбежит, она и так выбрала не свое привычное место в кресле, а стул, ближайший к выходу. В последнее время я узнал, каково это – бояться. И сейчас я боюсь.
И я вожусь с заварочником при свете тусклой лампочки на вытяжке над плитой. Я и чай-то сам завариваю тоже впервые за много лет. Сколько, блядь, ложек?
По нервам ударяет рингтон телефона Инги, взорвавший тишину.
Хочется закричать, чтоб нам не мешали.
Воловецкая смотрит в мобильник и, нахмурившись, поворачивает его экраном вниз, не собираясь отвечать. Я закипаю вместе с водой в чайнике, и одновременно со щелчком у меня вырывается:
– Это он, да?
А самого корчит, как грешника на сковородке.
– Кто? – она бросает на меня короткий взгляд и снова отворачивается, разглядывая магниты на холодильнике, будто они – самое важное, что может быть сейчас.
Мобильник беззвучно жужжит, елозя по столешнице.
Все хуево.
– Тот, у кого ты сейчас… – и я затыкаюсь. Я, блядь, не могу договорить. Пока не произнесено вслух, этого как бы нет. Всего лишь догадки. Ересь. Нереальные предположения.
– Это не он, – тихо отвечает Инга, и меня кидает в лаву.
Ошпаривают ее слова. Значит, он есть. Он существует. Дан не ошибся.
Страшные картины в моем воображении тянут из меня жилы.
Она позволяет ему себя обнимать? Целует его в ответ? Меня корежит так, что я не сразу замечаю, что кипяток попадает мне на руку.
И у меня нет права голоса, мне не в чем ее упрекнуть.
– Тогда почему не берешь?
– Потому что это Жанна… – почти шепотом говорит она, и я еле разбираю слова. – Ей будет неприятно, что я здесь…
Согласно киваю:
– Да, я думал, она мне глаза выцарапает. Могла бы, наверное, вилкой заколола.
Инга смотрит на меня как-то странно.
– Что ты ей сделал? – в голосе слышу нервяк, и это меня напрягает.
Кем же она меня считает? Моральным уродом? Что я даже ее подружку тираню, решила?
