— Он же мой зять! Ты что, забыла?
— Но тебе понравилось? Вас не было довольно долго. Мы еще гадали, чем это вы там занимаетесь.
— Это было здорово, Ширли, так здорово! Я и представить себе не могла! Вот, значит, что такое настоящий поцелуй! Я вся дрожала. С головы до ног. При том, что за спиной была горячая духовка!
— Лучше поздно, чем никогда.
— Издеваешься?
— Ни боже мой! Наоборот, снимаю шляпу перед столь пылким поцелуем.
Жозефина обдала кипятком нож, вынула из формы фуа-гра, выложила на блюдо в окружении желе и листьев латука и спросила:
— И что мне теперь делать?
— Подать с тостами…
— Да не с этим, дура! С Филиппом!
— Ты по уши в дерьме. Deep, deep shit![42] Добро пожаловать в клуб невозможной любви!
— Я бы лучше вступила в какой-нибудь другой! Ширли, ну серьезно… что делать-то?
— Достать лосося, поджарить тосты, открыть бутылку славного вина, положить масло в красивую масленку, нарезать лимон для лосося… То ли еще будет!
— Спасибо, утешила! У меня мозг взрывается, правое полушарие говорит «молодец, расслабься и получай удовольствие», а левое вопит «тревога, опомнись, остановись»!
— Знаю, проходили.
Щеки Жозефины пылали.
— Я готова целоваться с ним все время, снова и снова. Ширли! Это так здорово! Так бы и не отрывалась никогда!
— Ай-ай-ай! Плохо дело.
— Думаешь, я буду страдать?
— Великие страсти — великие страдания.
— Уж ты специалистка…
— Да, я специалистка.
Жозефина задумалась, с нежностью глядя на духовку, и вздохнула:
— Я так счастлива, Ширли, так счастлива! Даже если мое великое счастье длилось десять с половиной минут. Не у всех наберется в жизни десять с половиной минут настоящего счастья!
— Счастливчики! Покажи хоть одного, чтоб я знала, от кого держаться подальше.
— А я богачка, у меня есть десять с половиной минут величайшего счастья в жизни! Я буду крутить и крутить в голове мой фильм про поцелуй, и мне ничего больше не надо. Буду перематывать, ставить на паузу, смотреть в замедленном режиме, снова отматывать назад…
— Будет чем заняться по вечерам! — фыркнула Ширли.
Жозефина прислонилась к плите и замечталась, обхватив себя руками, покачиваясь, словно баюкала свою грезу. Ширли встряхнула ее:
— Может, попразднуем немножко? Там нас уже хватились небось.
В гостиной все сидели и ждали Зоэ.
Гортензия листала собрание сочинений Оскара Уайльда и зачитывала вслух отдельные места. Гэри раздувал огонь в камине. Александр с неодобрительным видом нюхал подаренные отцу сигары.
— «Слезы — убежище для дурнушек, но гибель для хорошеньких женщин», — процитировала Гортензия.
— Very thoughtful indeed![43] — заметил Гэри.
— «Женщины бывают только двух родов: некрасивые и накрашенные».
— Он забыл еще богатых телок! — хохотнул Гэри.
— «Нынешние молодые люди воображают, что деньги — это все. А с годами они в этом убеждаются».
Гэри насмешливо посмотрел на Гортензию:
— Неплохо. Как раз для тебя.
Она сделала вид, что не слышала, и продолжала:
— «В жизни возможны только две трагедии: первая — не получить того, о чем мечтаешь, вторая — получить…»
— Неправда! — воскликнул Филипп.
— Истинная правда! — ответила Ширли. — Мечта хороша, пока не осуществится. Она живет лишь на расстоянии.
— А моя мечта совсем рядом, — прошептал Филипп.
Жозефина и Филипп сидели на диванчике у огня. Он незаметно, за спиной, взял ее за руку. Она густо покраснела и взглядом умоляла отпустить ее, но не тут-то было. Он нежно ласкал ладонь, поворачивал, поглаживал между пальцами. Жозефина не могла отнять руку так, чтобы не дернуться и не привлечь к ним обоим всеобщего внимания. Оставалось только сидеть неподвижно, с пылающей рукой в его руке; она слушала, не слыша, цитаты из Оскара Уайльда и пыталась смеяться, когда смеются другие, но каждый раз слегка запаздывала, что в конце концов не осталось незамеченным.
— Мам, ты наклюкалась, что ли? — воскликнула Гортензия.
Именно в этот момент Зоэ вошла в комнату и торжественно объявила:
— Все по местам! И я гашу свет…
Все направились к столу, ища свои имена на карточках, разложенных у тарелок. Расселись. Развернули салфетки. И повернулись к Зоэ, наблюдавшей за ними, держа руки за спиной.
— А теперь все закрывают глаза и чур не подглядывать!
Все подчинились. Гортензия пыталась подсмотреть, что там делается, но Зоэ потушила свет, и она различила лишь что-то твердое и прямоугольное, что Зоэ волокла к столу. Что еще за фигня? Небось какой-то старый маразматик, который в придачу не держится на ногах? Приперла нам древние кости в виде почетного гостя. Хорош сюрпризец! Наблюет на нас, будет рыгать и пукать. Придется вызывать «скорую», пожарных… Счастливого всем Рождества!
— Гортензия! Ты жухаешь! Закрой глаза сейчас же!
Она подчинилась, но навострила уши. Человек волочился по полу и шуршал, как бумага. У него еще и обуви нет, ноги обернуты газетами! Бомж! Она притащила к нам бомжа! Гортензия зажала нос. Нищие воняют. Приоткрыла одну ноздрю, пытаясь уловить мерзкий смрад, но не унюхала ничего подозрительного. Наверное, Зоэ заставила его принять душ, потому и задержалась. Потом ноздри защекотал легкий запах свежего клея. Да еще это шуршание во тьме — словно кошка трется о мебель. Она безнадежно вздохнула и приготовилась ждать.
«Привела клошара, — думал Филипп, — одного из тех нищих стариков, что справляют Рождество на улице, укрывшись в картонной коробке. Я не против. С каждым из нас может случиться беда». Не далее как вчера, ожидая такси на Северном вокзале, он встретил бывшего коллегу, который шел, опираясь на палку. У него был артроз коленного сустава, крошился хрящ, и он с трудом стоял на ногах. От операции отказался. «Знаешь, Филипп, если не работать два-три месяца — это все, ты уже отстал». — «А я уже полгода ничего не делаю, и мне все равно», — ответил ему Филипп. Я наслаждаюсь жизнью, и мне это нравится, думал он, глядя, как тот удаляется, прихрамывая. Я покупаю произведения искусства, и я счастлив. А еще целую единственную женщину в мире, которую не имею права целовать. Он снова ощутил на губах вкус поцелуя, долгий, сочный, напоенный оттенками. Вкус чернослива, привкус арманьяка… Он блаженно улыбался в темноте. В следующий раз, как поеду в Нью-Йорк, возьму ее с собой. Будем жить там тайно, счастливо, любоваться прекрасными полотнами, вместе ходить по аукционам. За последние две недели в Нью-Йорке этого товара было продано на миллиард триста тысяч долларов: примерно такова сумма закупок Центра Помпиду за двести пятьдесят лет. Может, открыть частный музей, выставить свои приобретения? Я научу Александра покупать картины. На днях на аукционе «Кристис» счастливым обладателем скульптуры Джеффа Кунса «Cape Codder Troll»[44] стал десятилетний мальчик, восседавший между отцом, крупным торговцем недвижимостью, и матерью, известным психиатром. Детский каприз обошелся им в триста пятьдесят две тысячи долларов, но как они гордились своим чадом! Александр, Жозефина, Нью-Йорк, искусство — счастье зародилось словно ниоткуда, из поцелуя с каштанами, а теперь росло, росло, заполняя все его существо.
