В эту ночь Шарлотта снова почти не спала. Не из-за Гейба и даже не потому, что теперь ей явно предстояло возвращение в Нью-Йорк, но потому, что она вдруг с ужасом поняла, куда клонят Фредди, и Крис Хилл, и Чак Дрю, и бог знает кто еще вместе с ними, чего они хотят добиться.
— Все прямо по Макиавелли, — сказала она на следующий день Гейбу.
Дело было после обеда, уже ближе к сумеркам; они вместе гуляли по парку. Гейб обещал заехать за ней где-то после завтрака, а появился в конце концов только во второй половине дня. «Надо было кое-что сделать», — заявил он так, будто считал подобное объяснение совершенно достаточным. Но Шарлотта не обратила на это внимания. Вся как туго натянутая струна, она была внутренне слишком напряжена, чтобы придавать сейчас значение чему бы то ни было еще, кроме того, что ее занимало и тревожило.
— Крис Хилл припер деда к стенке. Он явно получит какую-то часть акций. Не знаю, сколько именно — семь, может быть, даже десять процентов. А тогда, не сомневаюсь, выступят все остальные. Воспользуются этим прецедентом как рычагом.
— Ну, Чаку он ничего не даст, — возразил Гейб. — Похоже, он о нем очень невысокого мнения. По-моему, ему было бы безразлично, даже если бы Чак ушел. И я понимаю почему. Чак жутко серый парень.
— Он не всегда был таким серым, — не согласилась Шарлотта и рассказала Гейбу то, что в свое время узнала от Энджи и Малыша: как Чак был когда-то замешан в махинациях.
— О господи! И почему же он до сих пор в банке?
— Судя по всему, дедушка простил его. Это было уже довольно давно.
— Нет, тут что-то другое, — проговорил Гейб. — Должно быть, что-то другое. Твой дедушка никогда в жизни никому ничего не прощал. Во всяком случае, не тем, кто угрожал положению банка.
— Ну… не знаю. У меня такое ощущение, что Энджи права, но… может быть, Чак просто попросится в Лондон, возглавить там отделение. Я уверена, что дедушка на это согласится. Судя по всем разговорам здесь насчет того, что в Лондоне полный провал…
— Мой папа останется лоялен, — сказал Гейб. — На этот счет я не сомневаюсь.
— Согласна. Но если у Криса появится масса акций, а у твоего отца — нет, разве он не почувствует себя несколько обиженным? Я бы на его месте почувствовала.
— Возможно. Знаешь, что я тебе скажу: мне кажется, что во всем этом деле замешан Барт Киган. Он в очень близких отношениях с Фредди и вечно старается всячески его умасливать.
Барт Киган был самым молодым из старших партнеров: смазливый, обходительный, угодливый. Знаменит он был тем, что имел невероятное количество костюмов: мог на протяжении по крайней мере месяца каждый день появляться в новом и ни разу не повториться.
— Терпеть не могу этого Барта, — заявила Шарлотта.
— Правда? — переспросил Гейб. — Странно. Большинство женщин его обожают.
— Я не большинство.
— Это верно. — Впервые за этот день он поцеловал ей руку, улыбнулся, потом поцеловал ее в губы. — У тебя сейчас есть немного свободного времени?
— Есть, — ответила она. — Только не говори мне, что у тебя тоже.
— Немного. Давай зайдем ко мне? Накормлю тебя ужином.
— С удовольствием. Гейб… мы должны постараться что-то сделать. Твой отец поможет, как ты думаешь?
Гейб помолчал, потом отрицательно покачал головой:
— Ни за что. Он терпеть не может никаких игр, никакой политики. Вот почему ему так нравится «Прэгерс». Он всегда говорил, что поскольку это семейный банк, то никаких интриг здесь нет.
— Не было, — мрачно поправила его Шарлотта. — Ну что ж… наверное, придется мне набраться мужества. И самой поговорить с дедушкой.
Однако возможности сделать это ей так и не представилось. Когда уже довольно поздно она вернулась в тот день домой, Фред был в госпитале. У него произошел второй инфаркт. Но, прежде чем это случилось, он успел распорядиться о передаче Крису Хиллу семи с половиной процентов акций «Прэгерса».
— Ты понимаешь, — спросил ее Гейб, когда она рассказала ему об этом, — понимаешь, что теперь они могут от тебя избавиться?
Макс, весна 1987
Макс дотронулся рукой до лица. В том месте, где его ударили по щеке, горело яркое красное пятно.
— Больно, — проговорил он.
— Вот и хорошо, — ответила Джемма, — я так и хотела.
— Ах ты, сучка, — протянул Макс. — Сучка ты маленькая. — Однако, произнося это, он улыбался.
— Нечего смеяться.
— Джемма, дорогая, если мне хочется смеяться, то я буду.
— И не называй меня «дорогой».
— Почему же? Я ведь тебя люблю.
— Не любишь ты меня. И ты со мной очень плохо обращаешься. — Красивое личико Джеммы раскраснелось, в глазах у нее стояли слезы. Она отбросила со лба гриву темно-каштановых волос и уставилась на Макса, уперев руки в свои узкие бедра.
— Ты выглядишь так, словно собралась меня выпороть, — заметил Макс.
— Очень бы хотела это сделать.
— Да, забавно было бы на это посмотреть, — хмыкнул он.
— Макс, перестань ты дурачиться, — раздраженно проговорила Джемма. — Мне действительно обидно, и я в самом деле сержусь.
— Не понимаю почему. На этой неделе я тебя каждый вечер куда-нибудь водил, на следующий уик-энд мы едем к твоим знакомым в Норфолк, только что я сам, один, организовал празднование твоего дня рождения, я тебя великолепно трахаю; что еще я могу сделать?
— Макс, я хочу, чтобы на этот уик-энд ты поехал вместе со мной, мамой и папой в Париж. Эта поездка — подарок мне ко дню рождения.
— Джемма, извини меня, но я не могу. Я уже много месяцев подряд обещал Томми, что отвезу его в Хартест. Я не могу сейчас его подвести.
— Но почему это нужно делать обязательно теперь? Когда в воскресенье у меня день рождения?
— Потому что именно сейчас Александр в отъезде, а он и Томми плохо сочетаются друг с другом.
— Значит, вы с Томми проведете весь уик-энд вдвоем во всем этом огромном доме?
— Да.
— Ну хорошо, а мне можно с вами поехать?
— Нет, нельзя.
Джемма очень пристально посмотрела на него:
— Знаешь, Макс, иногда мне кажется, что слухи насчет тебя и Томми могут оказаться правдой.
Макс подошел к ней и схватил ее за руку. Он вдруг сильно испугался, он даже и не думал, что способен почувствовать подобный испуг.
— Какие слухи? — спросил он и услышал, как дрожит его голос.
— Ты сам отлично знаешь какие. Что вы с ним любовники. Мне, например, кажется, что это вполне возможно.
Макс изумленно уставился на Джемму. От мгновенно испытанного облегчения его вдруг даже охватила некоторая слабость, и в то же время ему стало необыкновенно смешно. Он расхохотался.
