— Нельзя так… сравнивать.
— Ах прости, мой добропорядочный католик! Так они красивые?
— Очень. Лучше наших девушек.
— А русские?
— В России только одна красивая девушка, — он потерся о мою шею и поцеловал.
— Пол, скажи хоть раз правду!
— О! Я всегда говорю правду.
Потом сжалился:
— Да, в России девушки красивее, чем в Англии.
— Ты с кем-нибудь познакомился тут до меня?
— Да. И женился.
Я так дернулась, что Пол испугался:
— Ты что? Я шучу.
— Не шути так! — я оттолкнула его руки и укусила себя за палец, пытаясь сдержать слезы. Но они уже обнаружили себя.
— Не буду, не буду, — виновато забормотал Пол, хватая меня за плечи и заглядывая в лицо.
— Это жестоко!
— Да, да, да! Я — жестокий человек.
Я обхватила его шею и задохнулась от запаха, который стал настолько родным, что без него воздух мертвел.
— Ты не жестокий, не говори так…
Он приподнял меня и перенес на кухонный стол. От желания глаза у него так темнели, будто наступала ночь. Склонившись, он стал целовать мне колени, и я подумала, что мне уже не странно видеть, как в первые дни, седую голову на своем теле. Теперь мне казалось, что лишь так и может быть.
Алена проспала не больше часа, а поднявшись, выглядела такой беззаботной, словно решила для себя, что все случившееся утром было только сном. Полу нравилось с ней возиться: он сводил девочку в ванную и сам помыл ее мордашку большой ладонью. Потом усадил за стол и сел рядом, как соскучившаяся по внучке бабушка. Пока Алена жевала пряники, он любовался ею, подперев щеку, и что-то коротко спрашивал, но из комнаты я не слышала его слов. Сполоснув за девочкой посуду, Пол объявил:
— Мы идем гулять.
И Алена запрыгала от радости, что было на нее совсем не похоже.
День сегодня был, что называется, "левитановским". Небо затянулось грустной дымкой, а листья, после ночного дождя, обвисли истрепавшимися флажочками. Но Пола такая погода только взбодрила. В сером, спортивного типа джемпере и синей бейсболке, почти скрывающей седину, он выглядел совсем молодым и полным жизни. Я не могла отвести от него глаз, как влюбленная школьница. Пол замечал это, и когда смотрел на меня, глаза его неизменно улыбались.
Но, в отличие от меня, легко уступившей ему свои обязанности няньки, Пол не забывал и о девочке. Едва мы вышли из подъезда, как он неожиданно заговорил с ней на английском, и самое поразительное было то, что она отвечала. Это было похоже на волшебство, будто Пол разбудил в ней атавистическую память, ведь я знала, что Алена выучила по детским картонным книжкам всего несколько слов. Мне стало даже неловко за себя: я до сих пор не предприняла никаких попыток овладеть языком моего любимого.
Не имея возможности поучаствовать в их немыслимом разговоре, я слушала Пола и наслаждалась тем, как он говорит — напевно и складно, с легким придыханием. Совсем не так, как по-русски, который давался ему с трудом. Я даже не обращала внимания, куда мы идем, полностью доверившись Полу. И от того вздрогнула, увидев перед собой Красный замок.
— Пол, что мы здесь делаем?!
Он посмотрел на меня с недоумением:
— Алена хочет мороженого.
— Его можно купить и в другом месте.
— Я не знаю других мест. Разве тебе не понравилось в замке? Я думал…
— Да нет, все нормально, — я мысленно обругала себя "неврастеничкой". — Конечно, мне тут понравилось.
— О'кей, — не глядя на меня, сказал Пол и распахнул незрячие двери.
Внутри было теплее, и это ощущение усиливалось переливом янтарных тонов. Держа Алену за руку, Пол прошел в зал и уже у столика оглянулся:
— Где ты?
Я набрала в грудь воздуха и поспешно пересекла небольшой зал, стараясь не озираться, но всей кожей, каждым ее участком, чувствовала взгляд Режиссера. Он так и расползался по мне, оставляя ощущение, что мое тело уродливо сморщивается. Может, Режиссер и правда прятался где-нибудь за колонной, потому что когда Пол увел девочку в зал игровых автоматов, а меня оставил сделать заказ, Режиссер возник точно вышел из стены.
— Я знал, что ты придешь, — заговорил он не здороваясь. — Сегодня ночью начинаются съемки.
— Ночью?
— Самое подходящее время, чтобы творить чудеса. Я буду ждать тебя здесь.
— Я не приду.
— Придешь, — уверенно сказал он. — Или ты хочешь всю свою жизнь готовить обеды и заваривать к пяти часам чай?
— Мне это нравится!
— Ску-учно! Твой друг — скучный. И тебя сделает такой же. И вы станете двумя скучными стариками.
Я вспылила:
— Неправда! Он совсем даже не скучный!
— Он правильный, — жеманясь, пропел Режиссер. — Наверное, он даже не курит?
Я была вынуждена признать:
— Не курит. Но я тоже не курю. Что в этом плохого?
Режиссер пожал плечами. Он стоял позади меня, но я чувствовала каждое его движение. Вот только опять не видела лица.
— Ничего плохого, — наконец ответил он. — Вы два тихих, мирных обывателя.
— Я не обыватель!
Он с готовностью похвалил:
— Вот, уже лучше… Разозлись! Выпусти свой гнев, дай волю эмоциям. Покажи мне, какая ты внутри.
— Зачем это? — с подозрением спросила я.
— Чтобы я тобой заинтересовался. Я снимаю лишь тех, кто мне интересен.
— Для этого обязательно показать свою дурную сторону?
Режиссер спокойно подтвердил:
— А как же? Человек на самом деле отвратителен и грязен. Только боязнь чужого осуждения заставляет его постоянно носить маску добродетели. Живи такой индивидуум на необитаемом острове, ему не было бы нужды заботиться об этом.
Чтобы хоть чуть-чуть сбить с него спесь, я заметила:
— Ты как-то странно говоришь. Будто выступаешь с трибуны.
Ничуть не смешавшись, он ответил:
— Я говорю для истории.
— Ты уверен, что войдешь в нее?
— Уверен. Потому что я переверну мир своими фильмами.
— Интересно, что в них такого, в твоих фильмах… Хотела бы я посмотреть. Сколько ты уже снял?
— Сегодня ночью начну второй.
Я так захохотала, что самой стало неловко.
— Ой, извини! Но у тебя такое самомнение…
— Без него в искусстве нельзя.
— А я думала, в искусстве нельзя без таланта…
Режиссер подхватил:
— Таланта и жестокости. Надо хлестнуть побольнее. Это не каждый умеет.
Я удивилась:
— Кого хлестнуть? Артистов?
— Зрителей, — буркнул он, недовольный моей недогадливостью. — Читателей. Слушателей. Тех, к чьей душе пытаешься пробиться сквозь толщу жира, которым она оплыла.
— Ты не забьешь их до смерти?
От равнодушия его голос поскучнел: