Ознакомительная версия.
— А этот смеется! — гордо говорит Кулачев.
— Это гримасы! Он еще маленький, чтоб смеяться…
— Он смеется! Он большой! Не смей его преуменьшать! — как бы сердится Кулачев.
Краем глаза он следит за Марусей. Она чуть-чуть улыбается. «Господи, помоги ей! Господи! Марусенька моя…»
Алка категорически отказалась жить у бабушки и жила дома.
«Там этот мальчик, — думала Мария Петровна. — Он ей сейчас нужнее».
Она не знала, что Георгия не было. Его вызвали родители, вызвали срочно, телеграммой, он уехал стремительно, оставив Алке в дверях записку и пообещав позвонить сразу.
Поэтому Алкина жизнь превратилась в ожидание звонка, и она перестала даже ходить в школу.
Одиночество и ожидание и по отдельности-то не радость, а тут, в тандеме… Она бы очень удивилась, если бы знала, что процесс вымеривания квартиры ступнями совсем недавно проходила ее мама. Что ею тоже был изучен пейзаж из окна, лес и горбатый мостик… Что вскрылась тайна числа тринадцать, закамуфлированная как бы тщательно, но и с расчетом, что будет открыта. Только злой дух, устраивая эти маленькие пакости, в случае числа тринадцать обмишурился. Тринадцатого мая родился Георгий. А значит, это число могло нести для Алки только счастье.
Но он не звонил и не ехал.
Алка пришла к его бабушке, но выяснилось — она уехала тоже. Соседка, которая ей об этом сообщила, знала о несчастье Алки, была к ней расположена, но не была расположена к «черным сволочам, которые все захватили».
Разговор получился содержательным. Соседка захлопнула дверь и кричала все свои слова отважно, потому что у нее была металлическая дверь, а Алка ключом от квартиры разламывала ей звонок и забивала в замочную скважину подручный материал в виде сгоревших спичек и сигаретных бычков.
Домой она вернулась полная злой и неукротимой энергии, посмотрела на себя в зеркало, осталась вполне довольна и поехала в лавашную. Там ей сказали, что убили одного из дядьев Георгия, и теперь семья будет решать, что делать мальчику, когда пролилась кровь.
«Ну что же, — подумала Алка. — Я ведь тоже могу что-то решать».
А вечером примчалась бабушка, вызванная сразу и школой, и соседкой с испорченным звонком. Бабушка требовала, чтобы Алка переехала к ним. Алке было ее жалко, она понимала: будь она бабушкой, она бы вела себя так же. Очень хорошо это виделось — собственная внучка, отбившаяся от рук. У Алки даже гнев в душе возникал против той «будущей дуры», которая непременно испортит ей кровь. Мария же Петровна не могла понять, откуда у Алки покладистость: переехать к ним отказалась, но в школу пообещала вернуться. Что касается соседки…
— Пусть она попросит у них прощения, тогда я починю ей замок.
— У кого — у них? — спросила Мария Петровна.
— Она знает…
С тем и разошлись, а тринадцатое число все-таки оказалось счастливым — Георгий вернулся.
Он робко постучал — не позвонил! — ночью, боясь напугать Алку.
— Я вернулся, — тихо сказал он. — Это имеет еще для тебя значение?
Алка медленно спустила с плеч лямки ночнушки и переступила через нее.
— Сколько же можно ждать! — сказала она ему.
— Я женюсь, — сказал мальчик, принимая ее всю.
— Еще бы! — ответила Алка. — У нас такая будет стерва-внучка. Она уже бьется в окно от нетерпения.
— Как — внучка? — не понял Георгий.
— Потом объясню, — ответила Алка. — Но нам времени терять не надо. Если человеку не терпится родиться…
Утром он спросил, правильно ли он понял, что они будут рожать сразу внучку.
— Дурак! — ответила ему Алка, вытянув вверх ногу и разглядывая ее как незнакомку. — Посмотри лучше, какая она стала красивая, моя нога… В ней бежит твоя кровь.
Он поцеловал ее колено. Потом косточку свода, потом пятку, он замер перед пальцами ее ног и перламутровым блеском ее изящных ногтей…
— Как красиво, — прошептал он.
— Как у мамы, — ответила Алка.
— Ты мое счастье! — сказал Георгий, обнимая ее всю и бормоча какие-то слова на своем языке.
Она заснула в его руках, а он боялся двинуться и все слушал и слушал, как она тихонечко посапывает носом в его согнутую руку.
На Ярославском шоссе сошли с автобуса мужчина с молодой женщиной. У ничем не обозначенного места они остановились, и мужчина положил на землю букетик ландышей. Мимо ехали машины, но мало кто обратил на это внимание, стоят себе двое и стоят.
Правда, одна из машин притормозила как раз за ними.
Из нее вышла женщина с ребенком на руках, а потом мужчина с детской бутылочкой. Они поили малыша водой, отойдя в сторону от дороги и пыли.
"Поздний ребенок… — подумал мужчина. — Или внук.
Соображают… Не поят на ходу…"
— Ушлые родители, — сказал он своей спутнице.
Женщина молчала.
Вчера по телевизору крепкий парень с коровьими глазами обещал, что на этой неделе больше ничего не случится. В смысле — не случится плохого. Хорошего, думала она, не случится тоже. Ни на этой неделе.
Ни потом. Она полетела с ним в Москву, чтоб случилось…
Но, видимо, зря… Тот, с коровьими глазами, прав.
«Ушлые» пошли к машине. "Храбрая, видать, по жизни, — думала одна женщина о другой. — Немолодая, а решилась на ребенка, но ведь у нее есть заботник. Ишь как бутылочку несет… В марлечке… А этот…
Его больше нет, чем он есть… Дура, что я за ним увязалась. Думала, будет момент… Надо возвращаться — и сразу в больницу. Десять недель не срок. Душа, говорят, еще не залетела".
— Что ты бормочешь? — спросил мужчина, поворачиваясь к ней и одновременно следя, как те, с ребенком, усаживаются в машину. Откуда это ощущение, что он их знает и уже где-то видел? Чепуха! У него в Москве не так много знакомых.
— Обзавидовалась! — сказала спутница резко. — Везет же бабе! Дали родить как человеку. Ухаживают.
— А тебе кто не дает? — спросил он.
— Дед Пихто! — ответила она. — Пошли, вот уже автобус, кажется.
Машина с семьей проехала почти рядом, осторожно сделала поворот и слилась с потоком.
Павел Веснин проводил глазами машину с немолодыми родителями. Вот, собственно, и закончился его приезд в Москву на годовщину гибели дочери. Вечером у них самолет.
"Царство ей небесное! — подумал Веснин. — Ладно мы, Господи… Отработанный пар. Но детей поберег бы…
Их жальчее всего…"
…Мария Петровна все оглядывалась назад, и что-то не давало ей покоя. Она не знала этого мужчину, но как бы и знала тоже…
Когда они секундно были почти рядом, она хотела вскрикнуть: «Ах, вот что, оказывается!» Но воспоминание исчезло. Со складкой на лбу она села в машину и стала смотреть назад на того, оставшегося.
— Произвел впечатление? — спросил Кулачев у Марии Петровны. — У него вид одинокого красивого волка.
— Знакомое лицо, — задумчиво сказала Мария Петровна, — но, видит Бог… Не помню.
Она хотела еще сказать, что с ней это не первый случай. Ей теперь приходится вспоминать, что за человек крикнул ей «привет!» или улыбнулся в лифте. Может, просто надо носить очки постоянно, может, что-то похуже… Может, этот год просто стер с памяти обилие лиц за ненадобностью. Она всегда так гордилась своей зрительной памятью, ну и что? Когда умерла Леночка, они обвалились на нее — лица, сто, тысячно раз размноженные, и кружили перед ней, кружили, пока кто-то мудрый не убрал их совсем. И ей тогда сразу стало легче, и она увидела внука, который смотрел на нее распахнутыми глазами.
— Все время ими лупает и лупает, — сказала молоденькая нянечка-украинка. — Як разведчик…
«Надо носить очки», — окончательно решила Мария Петровна. Она заметила, что Кулачев расстроился, видимо, потому, что она так сосредоточенно молчала.
Она ласково положила ему на плечо руку и погладила его. Он улыбнулся ей в зеркало, и машина как бы приободрилась и побежала быстрее. Мария Петровна продолжала держать руку на его плече, рядом крепко спал Павлик-разведчик. «Господи, не оставь нас!» — подумала она.
Широкую дорогу Веснин с женщиной переходили в два приема. Затормозив на белой разделительной полосе, Веснин притянул женщину к себе: все она норовит от него оторваться.
— Отстань! — закричала она. — Хватаешь, как волкодав!
— А ты не лезь под колеса. Куда торопишься?
— У меня сроки выходят, — зло сказала она. — Беременность десять недель. Надо поспеть, пока души нету.
Не дергайся. Обойдусь.
Он впился ей в плечо.
«Пять пальцев — пять синяков, — подумала она. — Чего еще от него ждать?»
…Было решено. Себя, каменного, он не навяжет никому. Женщины не приживались в его жизни. Они или уходили, или погибали, или являлись как фантомы…
На один раз… В те дни, год назад, одна такая, фантомная, отдала ему рубашку, другая пустила переночевать.
Но так и не назвались… Не сочли нужным представиться.
Это плечо, которое он сейчас раздавливает, последние полгода приклеилось так, что думал: его придется отдирать с кровью. Тут главная мысль — придется отдирать.
Ознакомительная версия.
