– Я очень хорошо понимаю, почему ты не вернулась с Гуннером. – Он нежно сжал ее руку. – Это была не глупость, Мариана. Это был страх. А мы всегда пытаемся отогнать его от себя тем или иным способом. Но теперь все будет хорошо. Я помогу тебе.
– Каким образом? Скажи мне, что я должна делать?
– Во-первых, пройти курс лечения. Это будет занимать у тебя два часа каждый день. Но главное – ты должна пребывать в полном спокойствии. Никаких волнений и тревог! – Он помолчал. – Гуннер сказал мне, что у тебя был приступ залипания. Сколько времени он длился?
– Около суток.
– Только один приступ?
– Может быть, был еще один – когда я потеряла сознание две недели тому назад.
– Если ты не уверена в этом, значит, у нас пока нет особых оснований беспокоиться. Одно залипание обычно не вызывает серьезных последствий. Приступ был глубоким?
– Настолько глубоким, что я тут же помчалась сюда!
– Хорошо, что ты успела вовремя. Я надеюсь, больше он не повторится. Мы установим систему сигнализации на телефонной станции, и тебя будут будить через каждые три часа. А если ты в какой-то момент не откликнешься, звонок автоматически поступит ко мне. – Эндрю улыбнулся ей. – Все не так плохо, как тебе кажется. Ты ведь знаешь, что я сам уже прошел через это, у тебя тоже наверняка получится.
– Не обманывай меня! – Мариана облизнула пересохшие губы. – Мне известна статистика. Восемьдесят процентов тех, кто оказался в состоянии разбалансировки, умирают в течение года.
– Зато те, кому удается пережить этот год, уже могут ничего не бояться. Кроме того, тебе неизвестны результаты наших последних опытов, а они очень обнадеживают. Так что, потерпи двенадцать месяцев, а
Потом…
– Нет! Для меня главное – продержаться следующие восемь месяцев! – неожиданно воскликнула Мариана, изо всех сил сжав его руку. – Скажи, что надо делать, чтобы продержаться это время…
Эндрю недоуменно посмотрел на нее, и она неуверенно усмехнулась:
– Как видишь, я оказалась еще глупее, чем ты думал. Я жду ребенка.
Эндрю побледнел, как полотно.
– Господи.
– Я знаю все, что ты можешь сказать. Но я никак не хотела признаться самой себе, что перешла в неустойчивое состояние. И продолжала уверять себя, что со мной все в порядке, что и дальше все будет продолжаться так же… – слезы покатились по ее щекам. – Даже когда Гуннер сказал мне о твоей тревоге, я не захотела посмотреть правде в глаза! Я понимаю, что это была преступная слабость, но я продолжала уходить от ответа, пока…
– Пока не началось залипание?
– Да. Видишь ли, какое-то время я могла думать только о себе и о Луи. – Она горько улыбнулась. – Ведь в глубине души я сознавала, что нам дан очень короткий срок, а для человека в таком состоянии вполне естественно прогонять от себя все неприятные мысли. Я ни разу всерьез не задумалась о будущем ребенке, о том, что своим легкомыслием подвергаю его опасности! А потом вдруг осознала, что если мне самой не продержаться этот год, то и ребенок погибнет. – Мариана вытерла глаза тыльной стороной ладони. – Этого нельзя допустить. Ребенок должен остаться живым, Эндрю! Некоторое время ее брат хмуро молчал.
– Это несколько затруднит твое лечение, – сказал он наконец. – Не исключено, что ты не сможешь доносить ребенка до срока. Не стану скрывать: как правило, у женщин, которые оказались в неустойчивом состоянии, происходят либо выкидыши, либо преждевременные роды. К этому может привести любое волнение.
– Я не позволю себе расстраиваться! Сделай все, чтобы ни одна тревожная мысль не промелькнула в голове. Восемь месяцев – больше я ни о чем не прошу. Может быть, даже семь… Но все-таки мне бы хотелось, чтобы ребенок родился доношенным. Тогда у него будет больше шансов выжить.
– Мариана… – Эндрю помедлил немного, а потом негромко сказал:
– Ты знаешь, что беременность сама по себе вызывает у женщин много сильных эмоций. Если ты впадешь в состояние комы, нам придется сделать аборт, чтобы спасти твою жизнь.
– Нет! Я оставлю в Совете специальное распоряжение… Я никогда не соглашусь на это! Как ты можешь предлагать мне такое?!
– Дорогая моя, ты еще слишком молода, чтобы…
– Все словно сговорились твердить мне, что я слишком молода! Я взрослый человек, Эндрю, и сознательно пошла на это. Никто не должен пострадать из-за моей ошибки.
– Господи! Тебе дана жизнь…
– И право выбора.
– Мариана, не стоит… – Он замолчал, увидев выражение ее лица. – Хорошо, поговорим об этом позже.
– Нет, Эндрю. Ни теперь, ни позже это не подлежит обсуждению. Ты знаешь, что не имеешь права идти против моей воли. Совет вынужден будет принять мое решение.
Эндрю помолчал:
– Это ребенок Бено?
– Да.
– И как ты думаешь, что бы он сказал, если бы узнал о твоем решении?
– Это неважно. Я сама сделала выбор. – Мариана снова вытерла глаза, досадуя на себя, что никак не может остановить этот непрошеный поток слез. – И вы должны выполнить еще одну мою просьбу. Если… ср мной что-нибудь случится, отдайте ребенка Луи.
– Но ребенок имеет отношение к кланаду, и мы сможем лучше позаботиться о нем. Мариана покачала головой.
– Луи нужен этот ребенок: у него нет никого на белом свете. Вы можете приглядывать за ребенком со стороны, но мне хочется, чтобы они были вместе. Обещай мне!
– Мы сделаем все возможное, чтобы и ты, и ребенок остались живы.
– Спасибо, Эндрю. Но все равно пообещай, что выполнишь мою просьбу.
– Ну хорошо, если тебе так будет спокойнее, обещаю, что мы отдадим ребенка Бено. Она с трудом перевела дыхание.
– И последнее: Луи скорее всего попытается найти меня в Компаунде. Мне хочется, чтобы вы остановили его.
– И как ты себе это представляешь? Он, кажется, слывет строптивым и настойчивым человеком. Мариана негромко рассмеялась.
– И не зря. Он заслужил такую славу.
– Почему ты не хочешь, чтобы он приехал? Любая помощь окажется для тебя поддержкой в эти ближайшие несколько месяцев. Я не знаю ваших отношений, но если тебе хорошо с ним…
– А будет ли это хорошо для него? Ему ведь кажется, что он любит меня.
– Кажется?
– Надеюсь, что нет… – прошептала Мариана и поспешно добавила:
– Но я надеюсь также, что со временем он забудет меня. Ребенок наверняка поможет ему отвлечься. Мне хочется…
– Такое впечатление, словно ты уже пишешь завещание. Лечение еще не началось, а ты заранее готовишься к самому худшему.
– Это потому, что я реалист. Ты ведь сам учил меня видеть все таким, как оно есть. Забыл?
– Нет, помню. – Эндрю нахмурился. – Но я не думал, что ты воспримешь это как призыв к обреченности. Впрочем, мне не следовало забывать, что ты во всем идешь до конца – и в замыслах своих, и в чувствах…
