Ознакомительная версия.
Холодный лунный свет падал на стоящий под углом к окну мольберт и холст на нем. Со следами краски он напоминал саму Луну, в пятнах которой любой мог увидеть то, что хочет.
Владимир лежал на диване, закинув руки за голову, и не мог оторвать от него глаз. Но странное дело, размытый силуэт портрета, оставшийся на холсте, меньше всего напоминал горбоносого конкурента. А ведь именно его он жаждал видеть. Во Владимире неожиданно проснулся ревнивец, и он со странным сладострастием стремился растравить в душе рану оскорбленного самолюбия и уязвленной мужской гордости.
Его предпочли другому! Хотя, если разобраться, этот другой появился в жизни девушки раньше, чем случай свел вместе молодых людей, и он вполне имел право на существование. Да и их с Надеждой отношения отношениями-то пока назвать было трудно, а Владимир уже ненавидел соперника всем сердцем. И пусть тот, возможно, ничем не походил на написанного им кавказца, зато у него была фамилия, и эта фамилия делала его реально существующим, облекала в плоть и кровь.
– Как она побледнела, едва только Коржик назвал этого Мгеладзе, – пробормотал Владимир. – Любому ясно, что мужчина с такой фамилией много для нее значит. Уж он точно не оставил ее равнодушной…
Если бы он знал, насколько близко подобрался к истине, только не сумел правильно расставить знаки плюс и минус! Да и кто бы смог, обладая крохами информации, доступными Владимиру.
И он продолжал неотрывно смотреть на то, что осталось от портрета, как на блестящий качающийся шарик, что гипнотизер держит перед лицом пациента. Однако усатый и носатый тип упорно не желал появляться перед мысленным взором. Вместо него пятна и тени на холсте стали складываться в совсем другое изображение, и оно не вызывало у художника ни раздражения, ни ненависти.
Странный молодой человек, скорее даже юноша, в треуголке и тускло-зеленом мундире с голубой муаровой лентой через плечо и похожим на огромную брошь орденом, грустно и мечтательно смотрел прямо перед собой. Владимир почувствовал, как в его душе успокаивается гнев. Он задышал глубже и ровнее.
Сознательно культивируемая всю вторую половину этого дня взбудораженность на грани нервного срыва, когда непременно хочется что-нибудь сломать или разбить, сменилась странной умиротворенностью. Владимир боялся только одного, что видение исчезнет и утром он не сможет восстановить его по памяти. А ему почему-то настоятельно надо было, чтобы место свирепого незнакомца на холсте занял именно этот мечтательный юноша.
Он имел право на существование гораздо большее, чем тот, кого Владимир написал, а потом уничтожил собственной рукой. Во всяком случае, таково было твердое убеждение художника…
Казалось, Владимир ни на секунду не отводил глаз от холста. Но когда он моргнул, чтобы снять напряжение, и посмотрел вокруг, выяснилось, что уже позднее утро.
В доме было тихо и пусто. Записка, обнаруженная на столе в кухне чуть позже, извещала о том, что Коржик отправился пристраивать наименее ценную часть найденного «антиквариата» в местные комиссионки под названиями «Коврюжинская старина» и «Лавка древностей имени святых Бориса и Глеба». У Богдана же была назначена встреча с батюшкой одного из окраинных приходов города. В его церкви сохранились разные по времени создания фрагменты фресок, и продвинутый отец Федор хотел выяснить их ценность для истории и культуры, прежде чем заключать подряд на ремонт здания с местными строителями.
От Надежды не было никаких весточек, но и так было ясно: она отправилась в архив. Девушка сидела там, пока не замерзала вконец, затем возвращалась домой, поднималась к себе с пачкой записей и занималась их разбором, чертила генеалогические древа, так и сяк тасовала имена и даты. Питалась она теперь как студентка в период сессии – бутербродиками, сооруженными на скорую руку, и кофе.
В связи с этим и приятели были вынуждены перейти на самообслуживание, что отнюдь не скрасило их быта. Как всем известно, к хорошему привыкаешь быстро, а отвыкаешь долго и неохотно. А тут еще инцидент с фамилией, после которого девушка явно будет обходить их стороной.
Плеснув в кружку остывшей заварки из чайника и прихватив горсть сушек с маком из стоящей на столе плетеной корзиночки, Владимир вернулся в свою комнату и уселся за стол, вперив взгляд в холст, с которым ночью происходили странные метаморфозы. Затем не выдержал и подошел ближе к мольберту. Потрогал холст там, где мастихин прочертил наиболее глубокий след, вгляделся в разводы, оставленные краской, и, к своему огорчению, не увидел ничего необыкновенного.
– Воображение вчера разыгралось, – сделал он вывод и в течение первой половины дня написал парочку симпатичных панорамных акварелек с церковками на дальнем берегу реки, как и обещал Филиппу.
Удовлетворения, как водится, не получил, но мысленно подсчитал, сколько они получат от продажи пейзажей, и в очередной раз строго напомнил себе, что хлеб должен зарабатываться в поте лица. Для удовольствия же существует хобби.
Ближе к вечеру Надежда мышкой прошмыгнула к себе наверх. Богдан опять отправился к отцу Федору разбираться с ценностью фресок. Филипп, заявив, что может себе это позволить, уселся перед телевизором смотреть международный матч по волейболу.
Владимира же вдруг что-то словно потащило в его комнату. Кто-то невидимый, но на редкость настырный поднял его из кресла, где он обосновался, собираясь составить Коржику компанию, и вытолкал из проходной комнаты в ту, где у окна стоял мольберт.
– Пожалуй, пойду сегодня пораньше лягу, а то ночь выдалась…
Он обернулся на пороге и пошевелил в воздухе пальцами, изображая, какая выдалась ночь, затем плотно закрыл за собой дверь. Постоял с минуту в размышлении и запер ее на ключ. На цыпочках приблизился к мольберту, словно замыслил что-то нехорошее, и взял в руки кисть. Кто-то опять словно руководил всеми его действиями.
Освещения явно не хватало, и Владимир зажег верхний свет, затем включил бра над диваном и торшер в углу.
– Не то, не то, – недовольно пробормотал он, озираясь по сторонам.
Его внимание привлекла керосиновая лампа на подоконнике, затем из буфета он достал пачку свечей, припасенных на случай отключения электричества. И несколько минут спустя комната озарилась мягким, переливчатым, золотистым сиянием двух десятков язычков пламени.
– Раньше электричества не было и в помине, а создавали шедевры. Взять хотя бы Леонардо или Микеланджело, – бубнил Владимир себе под нос, разводя и смешивая краски на палитре.
Услышь его Филипп, снова, наверное, не преминул бы небрежно обронить, что у друга мания величия. Кто, мол, такой Леонардо да Винчи и кто Володька Волков! Но сейчас художник был один и никто не совался к нему со своими ироничными замечаниями.
Ознакомительная версия.
